Сергей Нечаев - Легендарные фаворитки. «Ночные королевы» Европы
Месье де Шомон-Китри тут же возразил:
— Полагаю, что Ваше Сиятельство глубоко заблуждается. Неведение Валевского — не более чем комедия. Я своими глазами видел, как он, гуляя по парку, отвернулся и пошел в противоположную сторону, заметив императора со своей женой. Но это еще что в сравнении с тем, чему я был свидетелем в Шербурге в этом году. Как-то утром мы с месье Валевским находились в смежном с комнатой императора помещении. Явился секретарь Мокар, чтобы побеседовать с императором, не стучась, прошел в его комнату и тут же вылетел обратно в крайнем замешательстве, чуть не сбив меня с ног. Сквозь приоткрытую дверь я увидел мадам Валевскую в объятиях императора. Не сомневаюсь, что и месье Валевскому, стоявшему рядом со мной, было доступно это зрелище.
Принцесса Матильда согласилась с тем, что император порой ведет себя довольно легкомысленно, не считаясь с обстоятельствами.
— Я знаю, — сказала она, — что император бывает очень неосторожен. В прошлом году мы ехали поездом в вагоне, отведенном для императора. В нем было два купе. Мы с мадам Амлен стали свидетелями ухаживаний Его Величества за мадам Валевской. Мы сидели напротив двери, соединявшей два купе. Император находился с мадам Валевской в одном купе, а императрица, месье Валевский и все остальные расположились в другом. Вагон тряхнуло, и дверь распахнулась. Все увидели моего дорогого кузена, припавшего к мадам Валевской. Он целовал ее в губы, а его рука покоилась на ее груди.
Пересказав этот разговор в своих мемуарах, граф де Вьель-Кастель добавляет еще одну черточку к портрету императора:
«Тем же вечером по пути в Париж Китри рассказал мне, что несколько раз заставал императора на гребне эмоциональной волны. В этих случаях император приветствовал его и дергал себя за ус. Они оба хранили важность и серьезность, словно певчие, исполняющие псалмы».
Связь Наполеона III с мадам де Риччи-Валевской длилась около двух лет. Все это время она получала от императора роскошные подарки и принесла своему мужу неслыханный денежный доход.
Щедрость императора служила темой для сплетен.
Однажды маршал Вайан сформулировал общее мнение с чисто военной грубоватой прямотой. Это было в Пьеррефоне. Мадам де Риччи-Валевская залюбовалась водосточным желобком в форме ящерицы в отреставрированной части замка.
— Это очень красиво, — сказала она, — но, должно быть, такой доступ к воде стоит дорого!
— Не дороже, чем к вам! — парировал маршал Вайан.
Эта реплика, явно дурного вкуса, имела то преимущество, что дошла до всех, кто ее слышал.
Печальный конец: двадцать пять лет в одиночестве
Поняв, что ставки ее практически равны нулю, Вирджиния уехала к друзьям в Лондон.
А тем временем в июне 1861 года в Турине умер ее друг и покровитель граф ди Кавур. А 1867 году трагически погиб ее муж граф ди Кастильоне (его раздавило королевской каретой во время одной из дворцовых церемоний), а вскоре умер от оспы и ее сын.
В июле 1870 года Франция объявила войну Пруссии, но войска Наполеона III стали терпеть одно поражение за другим. Пруссаки продвинулись вглубь французской территории. В начале сентября, не желая погубить всю армию, император подписал капитуляцию и сам сдался в плен.
Вирджиния в это время была во Флоренции, где она и узнала о трагедии, случившейся под Седаном.
Волнения в Париже нарастали. Вокруг Тюильри собралась огромная толпа и готова была снести заграждения, ворваться во дворец и растерзать императрицу. Евгения бежала. Ей чудом удалось выскользнуть из дворца и с приключениями покинуть Париж. Она также нашла прибежище в Англии, а во Франции тем временем начались дни Парижской коммуны…
Наполеону III было шестьдесят пять лет. Здоровье его заметно пошатнулось. 2 января 1873 года ему была сделана операция по удалению камня из мочевого пузыря. Намечалась еще одна, но 9 января утром он начал бредить и вскоре скончался.
У Вирджинии в это время были совсем другие заботы. Ги Бретон пишет:
«Она стала служительницей странного культа и поклонялась, как идолу, собственному телу. Ее окружали преданные люди, которым она иногда позволяла, повинуясь своему капризу, любоваться той или иной частью тела, которую медленно обнажала. Восторженные поклонники лицезрели ступню, часть ягодицы, грудь, подмышечную впадину. Были и избранники, имевшие право беглым взглядом окинуть покрытые пенным белым пухом прелести графини. И лишь единицам даровалась исключительная возможность продемонстрировать свою страсть. Это превращалось в настоящий ритуал. Вирджиния, лежа на черных простынях, открывала свое тело счастливцу, который должен был, преисполнившись почти религиозного чувства, целовать каждую его клеточку, прежде чем проникнуть в святая святых… Не хватало только ладана и торжественных звуков органа».
Естественно, она очень тщательно отбирала своих поклонников. Вернувшись в Париж, она обосновалась в доме № 26 на Вандомской площади. Среди тех ее воздыхателей, чьи имена дошли до нас, можно отметить принца Анри де Ля Тур д’Оверня, князя Понятовского, Поля де Кассаньяка, герцога Шартрского и многих-многих других…
И каждый, покинув постель-алтарь, начинал испытывать непреодолимую потребность писать графине длинные послания. Были среди них лирики, как, например, банкир Игнас Бауер, который потом признавался:
«Это произошло в ночь со вторника на среду. Улыбаясь сквозь слезы, ты открыла навстречу мне свои объятия, и я познал твое сердце и вознесся в небеса».
Попадались и любители пошутить. Например, молодой журналист Поль де Кассаньяк упражнялся в остроумии так:
«Мадам, мне сообщили, что ты мерзнешь. Я готов согреть тебя сегодня в девять часов вечера. Твоя печка Поль».
Или еще:
«Не помню, что было вчера, ничего не знаю о том, что будет завтра, но сегодня вечером, 23 июля 1873 года, я тебя люблю».
Она отвечала всем. Ее почерк, мелкий и ровный, иногда вдруг становившийся размашистым, небрежным, о многом мог бы сказать опытному графологу.
И в каждом письме отчетливо проступало неуемное тщеславие графини:
«Я знаю, что для меня не существует опасности стать нелюбимой. Чем больше меня ненавидят в целом, тем больше любят в конкретных проявлениях, и есть за что!»
Одна из записок заканчивалась следующей замечательной фразой:
«Молю Бога, чтобы он сохранил для меня ваше преклонение передо мной».
После чего графиня небрежно добавляла:
«Примите заверения в самых искренних чувствах…»
