Анри Труайя - Николай II
Между тем за его спиною сплачивались те, кому торжество старца было явно не по душе. Недовольные положением вещей мужи самого разного покроя входили – более или менее сознательно – в заговор национального негодования. Предметом оного негодования был не только сам Распутин, но и окружавшая его клика поклонниц и авантюристов. В «свиту» «отца» Григория входили, помимо Анны Вырубовой и ряда великосветских дам, подозрительные интриганы – темные личности вроде его секретаря Арона Симановича, ставшего ювелиром императрицы, богатейшие биржевики вроде Рубинштейна, полушпики-полумошенники типа Манасевича-Мануйлова, попы, чиновники, высшие офицеры, жаждущие повышения… В окружении всех этих адептов, движимых более или менее благовидными побуждениями, он чувствовал себя, как в убежище, которое, как он думал, укроет его от самых сильных бурь. И все-таки непредвиденный удар пришел оттуда, откуда Распутин менее всего ожидал его: два духовных лица с берегов Волги, когда-то протежировавшие Распутину, развернули против него беспощадную кампанию: обвиняли в разврате, в принадлежности к секте хлыстов, в том, что он обманом втерся в доверие царской семье и что россказни о его похождениях наносят ущерб авторитету царской семьи. Они продемонстрировали копии писем, написанных царицей своему духовному наставнику, в которых она заверяла его в своем полном подчинении ему и желании отдохнуть на его плече и целовать ему руки.
«Мне кажется, что моя голова склоняется, слушая тебя, и я чувствую прикосновение к тебе своей руки», – писала царица своему наставнику. В своем безудержном гневе против сего исчадья ада, бесчестящего монархию, они дошли даже до попытки оскопить его.[186] Заманив Распутина в ловушку, они бросились было на него с ножом, но тому невесть как удалось от них вырваться.
Между тем скандалы следовали один за другим, полицейские доклады становились все более удручающими. И тогда царь пошел на примирительный жест, повелев Распутину покинуть Санкт-Петербург, и тот, к явному огорчению своих приверженцев, отправился в паломничество на гору Афон и в Иерусалим. Оттуда он посылал им назидательные письма: «Окончил путешествие, прибыл в град святой Иерусалим переднею дорогою… Впечатление радости я не могу здесь описать, чернила бессильны – невозможно, да и слезы у всякого поклонника с радостью потекут.
С одной стороны, всегда „да воскреснет Бог“ поет душа радостно, а с другой стороны, великие скорби Господни вспоминает. Господь здесь страдал. О, как видишь Матерь Божию у Креста. Все это живо себе представляешь, и как за нас так пришлось Ему в Аттике поскорбеть… Что реку[187] о такой минуте, когда подходил ко Гробу Христа!
Так я чувствовал, что Гроб – гроб любви, и такое чувство в себе имел, что всех готов обласкать, и такая любовь к людям, что все люди кажутся святыми, потому что любовь не видит за людьми никаких недостатков. Тут у гроба видишь духовным сердцем всех людей своих любящих и они дома чувствуют себя отрадно.
… О, какое впечатление производит Голгофа! Тут же в храме Воскресения, где Царица Небесная стояла, на том месте сделана круглая чаша, и с этого места Матерь Божия смотрела на высоту Голгофы и плакала, когда Господа распинали на кресте. Как взглянешь на то место, где Матерь Божия стояла, поневоле слезы потекут и видишь перед собой, как все это было.
… Боже, не будем более грешить, спаси нас Своим страданием!»[188] И ранее: «А всякий грех все равно что пушечный выстрел – все узнают…»[189] Читая и перечитывая письма чудотворца, его поклонницы сокрушались все горше, что волею судьбы они в разлуке с ним. Они видели в этих бессвязных проповедях ответ тем, кто честил его шарлатаном и развратником. Так отлучка Распутина послужила творению легенды о нем.
Кстати сказать, опала его продлилась недолго. Анна Вырубова без труда добилась для изгнанника прощения. Едва вернувшись в столицу, он возобновил свое воздействие на царицу. Тем временем его противники не дремали: из уст в уста передавались сальные анекдоты о том, как Вырубова и императрица делят ложе с Распутиным. Уверяли, что, прежде чем идти навстречу любовным томлениям царицы, отвратительный moujik шел к царю, чтобы тот мыл ему ноги; что этот грубый мужлан успел изнасильничать всех четырех Великих княжон… Все это было, понятное дело, чушью несусветною, но кампания по шельмованию «старца» забавляла общественное мнение и мало-помалу, с каждым днем все более очерняла императорскую семью. Как и все приближенные к царствующей чете, вдовствующая императрица знала, что решением щекотливой проблемы было бы изгнание Распутина раз и навсегда; но она понимала и то, что ни сын, ни сноха на это не пойдут. Пригласив к себе Коковцева, она поведала ему о своей растерянности и сказала обо всем, что наболело: «„Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию, и себя. Она искренне верит в святость какого-то проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастье“. Ее слова оказались пророческими»,[190] – писал Коковцев.
Газеты вовсю публиковали статьи о Распутине и его высокопоставленных покровителях. Больше всего шуму наделала оскорбительная для «старца» и его приверженцев брошюра, написанная неким церковным деятелем, «специалистом по делам сектантства» Михаилом Новоселовым; ее содержание перепечатывает газета московских промышленников и негоциантов «Голос Москвы», которой заправляет А.И. Гучков. И брошюра, и номер газеты тут же изымаются властями, которые этим только раздули интерес к публикации: ее перепечатывают нелегально – естественно, за хорошие деньги. По инициативе Гучкова в Думу был внесен запрос, в тексте которого повторялась статья, вызвавшая изъятие «Голоса Москвы»; 9 марта, когда в Думе обсуждался вопрос о смете для Священного Синода, Гучков воспользовался этим и произнес обличительную речь. «Хочется говорить, хочется кричать, что церковь в опасности и в опасности государство… Вы все знаете, какую тяжелую драму переживает Россия… В центре этой драмы – загадочная трагикомическая фигура, точно выходец с того света или пережиток темноты веков, странная фигура в освещении XX столетия… Какими путями этот человек достиг центральной позиции, захватив такое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти?» Далее Гучков говорил про «антрепренеров»[191] старца, «суфлирующих ему то, что он шепчет дальше».[192] В кулуарах Думы показывали фотографии старца в окружении почитательниц, среди коих иные даже якобы узнавали старших дочерей государя, чего уж точно не могло быть в действительности; и тем не менее отныне имя царицы в разговорах оказалось напрочь приклеенным к имени Распутина; ее насмешливо называли «хлыстовка»; ну и громче всего голоса осуждения раздавались в салоне мадам Богданович.
