Елена Макарова - Фридл
Я режу яйцо, солю каждый кружочек, раскладываю на белое блюдце, в середку кладу кусочек хлеба. Получился цветок. Я медленно, как в детстве, поедаю «лепестки», продлеваю блаженство.
Дождь сшибает последние листья с деревьев, все серо-коричневое, разве что зеленые ели расцвечивают этот монохромный пейзаж.
В такую погоду я могу рисовать, стоя у окна, не боясь, что меня заметит госпожа Фукс. В струях дождя на стекле причудливо преломляются цвета и формы, можно, конечно, создать футуристическое или кубистическое произведение на тему текучего сада, но нет во мне тяги к отвлеченности. Меня вдохновляет то, что я вижу перед собой. Темные пятна стволов, зелень, растекающуюся струями, резко очерченную колючку на размытой ветви ели… капсулы света в серой одежде неба… Сад наваждений.
Я вкладываю в конверт контактные копии с последних картин, они хоть и малюсенькие, но четкие. Осталось ответить на последний Хильдин вопрос и бежать на почту.
Во-первых, я сама не получила достаточного воспитания, во-вторых, училась в бессмысленной, беспорядочной школе, где блестящие учителя с самыми благими намерениями, витая в облаках, постепенно теряли свои хорошие качества, и, глядя на них, я думала, как вырасту взрослой и буду оберегать своих учеников от неприятных впечатлений, от неуверенности, от отрывочности знаний. Сегодня мне представляется существенным только одно – пробуждать тягу к знаниям, сделать ее привычкой и научить преодолевать трудности, незначительные по сравнению с целью, к которой стремишься. Я вижу это на своем примере. Мне совершенно ясна ограниченность моих способностей (порой совсем не хочется работать – несоответствие цели затраченному труду кажется мне несущественным), и я вижу, что у меня получается, когда я стремлюсь к успеху, и что – во имя осуществления действительных замыслов. Лишь благодаря трудолюбию я довожу этот замысел до конца, все, конечно, зависит и от того, насколько я свободна в своих действиях. Иногда я отдаюсь во власть внезапных озарений, но особого значения этому не придаю.
В детях нужно развивать любознательность и смекалку, увязывая это с историей искусства и историей вообще, с широким привлечением наглядного материала, чтобы они могли двигаться вперед, не чувствуя стеснения; следуя собственному вкусу и применяя добытые знания без предрассудков и ложного тщеславия, они найдут свой почерк, своим путем придут к пониманию совершенства. Чтобы предоставить им большую свободу действий, полезно показывать различные способы рисования, но выбор должен оставаться за ними. Не стоит давать конкретных заданий, потому что ни обманом, ни принуждением работать не заставишь; рвение не должно пропадать.
Посылаю тебе несколько контактных копий, их нужно рассматривать через увеличительное стекло: а) как раз для тебя. Негатив и позитив силового поля и вьющаяся лента (не ищи особого смысла, поймешь, если обратишь внимание на цвет); б) «Влтавский пейзаж», Вышеград (к сожалению, по памяти); в) египетский рельеф как пример иного пространственного мышления, замечательная вещь!; г) давно обещанный рисунок, который я бы закончила, если бы ничего не мешало; д) «Резатель камней». Интереснейшая композиция: три креста образуют замкнутое пространство, почти комнату, фигура на первом плане функционально связана с бесконечно глубоким фоном.
Муж сегодня слишком устал, чтобы написать тебе. Прощай, моя дорогая!
35. Истерика
Мои старики живут во втором округе, в еврейском квартале. Цирковая улица, дом 33 – в двух шагах от того места, где стояла главная синагога. Отец ходил туда по праздникам – ермолка в одном кармане, молитвенник в другом. Эта синагога на Леопольдштрассе сохранилась в детской памяти как театр, с трехъярусными балконами и сценой с большим кругом, внутри которого было семь малых, обозначающих семь дней творения. Отец считал, что, если бы время на циферблате обозначалось не цифрами, а семью кругами творения, человек помнил бы о Создателе и так бы не оскотинился. Когда отец говорил мне это, он и представить себе не мог, что доживет до того дня, когда Создатель устранится, даст спалить дотла святилище его духа, даст погибнуть его народу.
«Старые Шнееры храпят за стенкой, как три медведя, – пишет Шарлотта. – Соседство с руинами разрушает твоего отца, он плачет из-за синагоги как маленький, вообрази себе это, Фридл!»
Отец превращается в образ. Я знаю, что он жив, что ходит согнувшись в три погибели и опираясь уже не на трость, а на костыли, которые ему выдала напрокат еврейская община, что он очень худой и очень нервный, возможно, даже повредился в уме. При этом я вижу его молодым, и не тем, из детства, с рукой, приставленной к уху и вобранным внутрь ртом, а юношей из альбома – насмешливый взгляд, чистое лицо, без бороды и бакенбардов. Где теперь этот альбом из Унгвара?
Моя дорогая девочка!
Я не в состоянии поверить, что исполняется то, что я тебе пожелала. Можешь себе вообразить, какая это для меня неописуемая радость.
Ты поедешь через Прагу? Тогда у меня еще одна просьба! Мне бы очень хотелось что-нибудь для Дивы, лучше всего книгу; что-то вроде «Красного и черного» Стендаля на немецком языке, выбери по своему усмотрению, что могло бы ей подойти.
Я под сильным впечатлением от Пруста, больше всего потрясает его великодушие. Моя дорогая девочка, большое-большое спасибо, я уже радуюсь.
Поедешь ли ты в Вену? У меня там бесконечно любимый подопечный, которому ты нужна как воздух!
На сегодня все; письмо кажется мне совсем глупым. Твоя Ф.
Хильда приехала в начале ноября. Опять дождь, опять она, как средневековая плакальщица, в сером дождевике до пят, опять с полными сумками. Знает ли она о том, что Лизи депортировали в Лодзь? О том, что из Праги начали отправлять в Польшу? Отто сказал, что за неделю до отправки люди получают извещения от общины. Лизи отправили первым эшелоном, 1000 человек. Бедная, она совсем не в форме, она этого не выдержит! Теперь все так и будет, по очереди и в неурочный час. А когда отсюда выставляли в урочный? Упустишь момент, решат за тебя. Привези цианистый калий, Хильда! Или как Петроний, перерезать вены на пиру… Я хочу расстаться с собой по собственной воле!
Хильда укрывает меня, как маленькую, подтыкает одеяло под ноги. Ее рука, как тяжелый утюг, ездит по моей голове.
Дождь стучит по черному стеклу. Серебрятся струйки. Скоро не будет и этого. Скоро. Но не сейчас. Сейчас я включаю свет и иду на кухню.
Господа, я сочинила стих!
Весной преобразится природа.
Летом будет много цветочков.
И все это души твоей тепло,
Мой добрый гений, ишь, как развезло
Меня в тепле твоем.
Как трудно быть поэтом –
То смысла нет ни в чем,
А рифма есть,
То рифмы нет, а смысла и подавно…
У Павла дрожат губы. Он устал от моих истерик. Расставание с жизнью, возвращение к ней.
Пойми, Хильда, я была по-настоящему потрясена, опустошена, доведена до крайности. Сейчас мне лучше. Пока нас никто не трогает, все наши трудности не так существенны. Нас с Лаурой напугало именно то, что мы упустили шанс. Когда Лизи уехала, Лаура заплакала и сказала, что нам надо сделать последнюю попытку убраться отсюда. Нет, она не раскисла, она продолжает бодриться.
При всем этом иногда возникает необыкновенная ясность мысли. Все человеческое, что во мне осталось, поможет нам с тобой держать связь, где бы я ни была. Просто чудовищное одиночество, которое я здесь испытываю, создает все эти трудности. Страх лишиться тебя из-за наших разногласий отнимает у меня силы, лишает стойкости. И именно эти разногласия вдруг кажутся мне первостепенными.
Требования, предъявляемые нам сверху, мы выполним, в противном случае мы будем сломлены, приговорены – и должны будем вынести все пытки. Ты написала мне: «У тебя есть друзья, которые будут с тобой столько, сколько это возможно». Я поняла твой намек. Ты, в которой любви больше, чем во всех нас, вместе взятых, держишься своей доктрины. Но какое утешение могу я найти в материализме? У меня нет друзей, с которыми я могла бы говорить о Высшей воле, – у тебя эти слова вызывают оскомину. Остаются книги. В них я ищу защиты. От того, что предстоит. Найти ее – и больше ни о чем не беспокоиться.
36. Стремление к простоте
Госпожа Фукс полдня подпиливала дерево, но силы покинули ее, и одна ветка спаслась, теперь она торчит в небе, как длань Всевышнего.
Явился Павел с новостями. По закону о регистрации жена Отто не имеет права жить с ним в одной квартире, и он с маленькой Евичкой должен съехать невесть куда… У другой знакомой арийки тоже муж еврей, у них двое детей, одному из них год, а с собой можно брать только детей старше двух лет.
Куда брать? Зачем их брать? Детей надо прятать.
