Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)
Мы с ним вышли на детскую площадку, и наблюдали, едва сдерживая смех, как его семилетний Буля ухаживал за моей восьмилетней Таней.
Но когда Буля сел на какой-то трехколёсный велосипед и поехал в сторону волошинского дома, причём явно проехал уговоренное место поворота и исчез за кустами, Танька, сжав руки, как дурная актриса времён Островского, трагическим голосом очень громко заныла: «Он уехал! Он уехал!» А Булат пропел в тон к случайно получившейся у неё строчке из явно неизвестного ей старинного романса, вторую строчку: «И слёзы льются из очей!»…
—------
Но вообще в Коктебеле мои дочки были только дважды, по месяцу: Галя предпочитала, чтобы летом дети постоянно жили на усовской даче в Рощино, и она сама там тоже сидела, если дела не заставляли быть в городе; а я, когда возвращался из Пицунды, больше торчал в городе, но порой по несколько дней тоже проводил в Рощине.
Через дом от усовской дачи жил (летом, разумеется) профессор М***, крупный филолог. У него была на даче немалая библиотека, особенно справочная часть была весьма обширна. Поэтому я иногда заходил к М*** посмотреть в энциклопедиях или словарях самые разные вещи, нужные мне для работы.
Однажды профессор, как это часто бывало, с двумя внуками отправились за грибами, а я сидел внизу в библиотеке. Минут через пять после ухода всей компании сверху позвала меня Софья Леонидовна, жена профессора, и спросила, могу ли я на минутку к ней подняться.
Я пошел по скрипучим ступенькам, и когда вошел в некое подобие холла, увидел её обнаженную очень белую спину. Похожая на Валькирию, она стояла перед туалетным столиком лицом к зеркалу, в одних трусах, а лифчик был надет только на плечи, поэтому она его придерживала перед собой, и не обернувшись, сказала: «Извините, Вася, но не могли бы Вы помочь мне застегнуть сзади…» Я кивнул. Лифчик, конечно, упал на столик. Его заменили мои ладони…
«Вот, — шепнула она, — вот…» и пригнулась, почти положив голову с тяжёлым узлом золотистых волос на туалетный столик, и поминутно взглядывая в зеркало, несколько раз наши глаза вот так встречались…
Не прошло и десяти минут… «Ну вот… И хватит». Она повернулась, и глядя в сторону, сказала, что я могу приходить, когда хочу, как только все уйдут на озеро или за грибами, и что она хоть каждый день рада, но только по одному разу. Я нагло ответил, что в Библии ведь сказано: «всякое даяние благо»…
Всё это лето я время от времени забегал к ней. Именно забегал, потому что во-первых никогда она не ложилась: всегда вот так, как и в первый раз — стоя у туалетного столика, пригнувшись, она всё время, но как бы тайком, взглядывала на наши отражения в огромном трельяже; а во-вторых, это был всегда действительно один раз.
Странная дама…
20. В СВОЁМ РЕПЕРТУАРЕ. (1967–1972)
Белка в клетке и что из этого вышло. Фаина. Миша Юдкевич. "Главное — во время смыться".
Мне было тогда 37 лет.
Ольге Сергеевне — директорше детского сада — 43 года. Она была довольно тонкая, среднего роста, но вот груди… Таких я в жизни не видел ни до неё, ни после — даже тетка Мура и то, кажется, уступала ей… Казалось, что они вот-вот перетянут своим весом всю её стройную фигурку, и поэтому она ходила слегка откинувшись назад, отчего казалась ещё стройней…
Когда я вечером забирал дочек из детсада, мы иногда перекидывались несколькими словами. Как-то я пришел днем: не за ними, просто надо было о капризной Таньке, старшей, с ней поговорить.
В детском садике жила белка в большой клетке с колесом.
Вхожу — во дворике шум и суета — белка сбежала и носится по участку (хоть деревьев там и не было, поймать её никак не удавалось).
Я включился в эту суету, а белка выскочила за калитку и на ближайшую стройку — там был наполовину выложен первый этаж кирпичного дома, и белка уселась на будущем подоконнике. Побежали мы за ней вдвоём с О.С..
И вот я тихо, чтоб не спугнуть, протянул к белке руку, глядя только на нее, отчего слегка споткнулся, а споткнувшись, скользнул ладонью по груди Ольги Сергеевны. Случайно? Думаю, что скорее подсознательно-нарочно.
И слышу: «В.П., это не белка! Белка ведь маааа-ленькое животное!» Со словом «догадываюсь» я повторил своё движение, и глянул ей прямо в глаза. Взгляд она выдержала, чуть улыбнулась и предложила «позднее продолжить наши игры», а то белка пропадёт.
Мы наконец «изловили» неподвижно сидевшего испуганного зверька и водворили его в клетку. Потом Ольга Сергеевна повернула к себе в кабинет, а я за ней. Вошел и закрыл за собой дверь. Тут она сказала, что дверь закрыл я зря: её рабочий день через пять минут закончится, и не пойти ли нам по этому случаю в кино. Пошли. По дороге начали говорить о чём-то третьестепенном. Я взял её под руку.
Она остановилась: «А впрочем, что мы, как маленькие? Пошли ко мне!» — и решительно повернула к соседнему с моим дому. Едва захлопнув дверь, сказала: «Идите в ту комнату и ложитесь. Я сейчас приду». Я сделал, как было сказано. Одеялом не укрылся.
Хорошо, что я был тогда в самом пике возможностей — 37 лет. Такого буйного темперамента и такой ненасытности я ни до неё, ни после не встречал нигде и никогда… Разве что Марианну вспомнил… Но там-то нас было четверо, а тут я один.
Когда часа через три я собрался уходить, чтобы забрать из садика дочек, она поднялась на локте и деловито спросила: «А Вы-то довольны?». «Вам Вийон за меня ответит» — усмехнулся я, и еще раз обхватив её, на прощанье процитировал:
Тут на меня Марго верхом садится,
Взлетают груди, ляжки — ходуном,
Как будто в щепки разнести грозится
И наш кабак, и весь наш грешный дом!
Она встала, прижалась на миг и пошла босиком за мной дверь запирать.
С тех пор мы с регулярностью школьного расписания встречались раз в неделю, чаще у неё, изредка у меня, обычно по вторникам, когда у неё был короткий день на работе. Её дочь, студентка, приходила из Университета не раньше шести.
И так — до самой моей эмиграции. Почти шесть лет. С перерывами на лето.
--------
Однажды, в самом конце шестидесятых мы с Марком Альтшуллером стояли в Детгизе у окна. Мимо прошла рыжая довольно крупная женщина с очень тонким, даже острым лицом и немыслимо тонкой талией. Она поздоровалась с Марком и пошла дальше. Я спросил, кто это. Оказалось, критик Фаина Шушковская. «Очень сексуально выглядит, а?», пробормотал Марк. Я промолчал, но когда, через несколько дней, мы с Фаиной столкнулись в Доме писателей, я вспомнил слова Марка и решил с этой дамой познакомиться.
