Гарольд Лэмб - Карл Великий. Основатель империи Каролингов
Колокола перестали звонить, как только Шарлемань опустился на колени для молитвы перед порфировыми колоннами и статуями святых и ангелов, которых покойный папа Адриан поместил над склепом святого Петра.
В эту первую молитву нового года легли воспоминания о двадцатидевятилетнем правлении великого короля, о детях Хильдегарды и покойной Лютгарде, о его клятвенном обещании Адриану, которое он сдержал по-своему.
Когда Шарлемань встал с молитвы, к нему подошел Лев III, возложив ему на голову корону. В пламени свечей ярко заискрились ее драгоценные камни.
Дружный хор голосов воскликнул:
– Карлу Августу, коронованному Господом, великому римскому императору, дарующему мир, – долгих лет жизни и славных побед!
Дважды духовенство и римские вельможи вместе с франками повторили этот клич. Шарлемань, слушая, не двигался с места. Лев III вместе со служителями алтаря протянул пышную пурпурную мантию, накинул ее на плечи Шарлеманю и склонился перед ним в поклоне, как перед августейшим цезарем, императором Рима. Потом папа направился к алтарю, и вместе с призывом к мессе воцарилась тишина… В конце молитвы после имени Карла последовало слово «император».
Когда последний из его даров подняли к алтарю, Шарлемань покинул неф церкви и молча направился к выходу. Вокруг толпились люди, и ни на секунду не смолкал звук благодарственного молебна.
Если верить Гному Эйнгарду, Шарлемань воскликнул: «Если бы я знал, что намеревается сделать Лев, я бы никогда не ступил под своды этого храма, даже в такой святой праздник!»
Так записал Эйнгард в своей биографии Шарлеманя, и так это преподают в наши дни, что еще больше добавляет тайны к коронации Шарлеманя. Если великий король не предвидел подобной церемонии, то чего же он ожидал? И что на самом деле собирался сделать папа римский?
Мудрейшие ученые не смогли разгадать для нас эту тайну, потому что в их руках были только обрывочные сведения. Они полагали, что сам Алкуин ожидал, что его другу в Риме присвоят титул императора. Но никто не был способен определить, чего ожидал великий Арнульфинг.
Вряд ли они могли, если на то пошло, водрузить символ мировой империи на голову человека, который об этом даже не подозревал, а тем более на голову дикого франка, который терпеть не мог римских титулов и смутно представлял себе, несмотря на свое добросовестное самообразование, кто такой Цезарь Август. Может быть, в другое время все это получилось бы, но только не тогда, когда этот человек, проведя последний год в решении множества проблем во всей Европе, приехал в Рим, чтобы присутствовать на процессе над святейшим папой, а потом вошел под своды храма, чтобы сотворить молитву и принести дары на Рождество. На это указывают историки молодого поколения, и между их строчками явно читается насмешка.
Нет, конечно же нет, Шарлемань ожидал чего-то у алтаря, но чего именно, никто не знает. Необходимо помнить, что когда совет заседал в Латеране после оправдания Льва III, то, похоже, именно Арно председательствовал на совете при обсуждении этого особого случая. Хронист из Лорха редко ошибался. По той причине, что Шарлемань враждебно относился к слову «империя», Алкуин со своими друзьями, наверное, называл так весь христианский люд, а это совпадало с тем, как король относился к своему народу. Возможно, совет выразил желание, чтобы он носил титул не только короля франков и лангобардов, но императора западных христиан. Но сам Шарлемань, безусловно, не ожидал того, что папа римский сотворит у алтаря.
Невзирая на все аргументы, мы имеем полное представление о надеждах и чаяниях всех этих людей. Алкуин стремился к тому, чтобы воздать почести своему другу и защитить храмы, «имперское» духовенство надеялось найти в лице Шарлеманя сильного и могущественного стража, а Лев III рассчитывал на новую и неоспоримую власть, которая сможет поддержать его в столь трагических испытаниях.
По всей видимости, папа Лев обхитрил Шарлеманя и франкских епископов. Он провозгласил Арнульфинга владыкой «по воле Господа» не туманного Франкского государства и не безграничного христианского мира, но владыкой своего собственного реально существующего города Рима и исчезнувших владений, которые включали Британию и Константинополь вкупе со Святой землей, Испанией и Африкой, где властвовали халифаты. Это был смелый шаг. Возложив корону собственными руками, разве не создал Лев III прецедент, благодаря которому будущих императоров будут провозглашать будущие папы римские?
Поступок папы Льва III породил бесконечные споры – о целостности Римской империи, о двух силах в мире, о власти римских пап и императоров, о характере средневекового христианского мира. Эти споры, зачастую перераставшие в драку, продолжались до тех пор, пока Наполеон не примерил на себя корону императора, и не закончились даже с его уходом.
Что Шарлемань предпринял в тот момент? Он уклонился от своей коронации.
Придя в дом епископа неподалеку от храма Святого Петра, где он временно проживал, Шарлемань скинул с себя римское облачение и никогда больше не надевал пурпурные вышитые одежды. В тот год после праздника Пасхи он покинул Рим, чтобы больше в него не возвращаться. Также он ничего не переменил ни в штате офицеров своего двора, ни в титулах и обязанностях своих сыновей. Пипин, присутствовавший на рождественской коронации, был отправлен обратно на жаркий итальянский юг, где умер от малярии доблестный гофмейстер Мегинфрид.
Шарлеманю понадобилось немало времени, чтобы обдумать, как себя вести в новой для него роли другого императора Константина и бессмертного Августа. Нам неизвестно, что ему советовали Арно и Теодульф. Он сам должен был решить эту проблему.
За спинами его личной охраны, которая не снимала шлемов и выцветших на солнце плащей, шествовало изменчивое население Рима, размахивая флагами и криками выражая преданность своему новому императору.
Он принял эту корону. Стоя у алтаря во время чтения литургии, Шарлемань был неподвижен, как задрапированная в пурпур колонна. Но с какой радостью его встретила при дворе дочь!
Шарлемань обладал трезвым и практичным умом и считал, что, получив корону, ничего больше не приобрел. Ни единого клочка земли, ни единого подданного не прибавилось к тому, чем он уже владел. За городской стеной Аврелия зиял заросший травой цирк Нерона, и триумфальная колонна Траяна возвышалась над хижинами бедняков.
Ему вручили их империю. Однако от совета вельмож Франкского государства никак не зависело возведение их короля в сан императора. И единственный осколок империи, город Константинополь, также не выбирал его, невежественного варвара, волею своего патриарха, сената, армии или народа.
