Фредерик Массон - Наполеон и женщины
Ни по своему приосхожденію, ни по воспитанію они не могли быть разборчивыми; они становились таковыми по мере того, какъ въ нихъ вырабатывалось чувство чести – чести солдата, некоторыми сторонами своими отличающейся отъ той, которую Монтескье приписывалъ знатнымъ дворянамъ, хотя они считаютъ, что шпага сделала ихъ равными этимъ последнимъ. Они не могутъ искать правилъ этой чести въ близкой къ нимъ эпохе; имъ и въ голову не приходитъ следовать примеру Лозеновъ и Тилли; они, къ тому же, презираютъ техъ, кого они заместили и, если претендуютъ на благородство, то потому, что счятаютъ себя равными предкамъ самыхъ знатныхъ дворянскихъ фамилій. Кто были эти предки? Это были рыцари-крестоносцы, и этимъ объясняется огромный успехъ при Имперіи того, что называли тогда жанръ трубадуровъ. Откудаэтотъ отзвукъ далекаго прошлаго? Создаетъ ли литература это, такъ сказатъ, трубадурское движеніе, определяется ли оно, напротивъ, соціальными тенденціями, – это неважно. Иметь въ виду здесь надо то, что искусство и литература никогда не отвечали лучше, чемъ въ эту эпоху, на запросы общества, никогда не пользовались такимъ вліяніемъ на нравы, и что вліяніе это было темъ сильнее, чемъ менее культурны были умы, на которые оно действовало.
Въ этомъ жанре, заполонившемъ съ 1806 г во Франціи романъ, исторію, театръ, живопись, моды, речь шла гораздо меньше о трубадуре, чемъ о томъ, чьи подвиги воспеваетъ трубадуръ: о рыцаре; о рыцаре, который исповедуетъ культъ своей дамы, который въ награду за свои подвига въ Святой Земле, за убитыхъ имъ неверныхъ, за побежденныхъ драконовъ, за покоренные города, украшается шарфомъ ея цветовъ и считаетъ себя довольнымъ, если она броситъ на него одинъ взглядъ. Воины временъ Имперіи все стараются походить на этого идеальнаго, созданнаго воображеніемъ, рыцаря. Если они не опоясываютъ себя шарфомъ цветовъ дамы ихъ сердца, зато у сколькихъ изъ нихъ на шпагахъ темлякъ, вышитый дорогими руками, у сколькихъ на сердце портретъ, у сколькихъ мундиръ, въ день битвы, украшенъ какой-нибудь безделушкой, подаренной любимой женой!
Наполеонъ, правда, меньше всехъ другихъ увлекается трубадурами. Онъ не разделяетъ этого увлеченія, подобно своему пасынку Евгенію и некоторымъ своимъ маршаламъ; темъ не менее, окружающая атмосфера действуетъ, въ конце-концовъ, и на него, и въ его отношеніяхъ къ Маріи-Луизе можно было бы указать некоторыя черточки, неопровержимо доказывающія это. Но это – только въ конце Имперіи, когда новое, раньше совершенно неведомое ему чувство, появляется въ немъ, чтобы придушить и вытеснить всякое другое.
До этого времени его сантиментализмъ связанъ не съ современной ему литературой, а съ литературой недавняго прошлаго. Сантиментальность въ Наполеоне – отъ Руссо и только отъ Руссо. По свидетельству самой же Жозефины, онъ любилъ трехъ женщинъ: ее, г-жу *** и г-жу Валевскую. Возьмите его письма къ Жозефине: это – Руссо; возьмите его письма къ г-же Валевской: это – Руссо. А что сказать о его беседахъ? Разве не встречаемъ мы въ нихъ стиль, которымъ писалъ въ юности поручикъ Бонапартъ, и те же слова, те же фразы, въ которыхъ онъ изливалъ въ Валянсе жалобы на свое одиночество и свою бедность? Разве не та же душа источаетъ эти мысли о недостижимомъ и о тщете жизни? Разве не те же страданія трижды заставляютъ его отдаваться все темъ же мечтамъ? He проникся ли онъ, какъ ученикъ Руссо, идеями своего учителя въ такой степени, что сделалъ ихъ своими и, достигнувъ всего, даже невозможнаго, въ области матеріальной, онъ встречаетъ въ области чувства лишь тщету, ничтожество и мерзость? Или же, признавая, что, какъ въ источнике его чувствъ, такъ и формъ, которыя онъ имъ придаетъ, лежитъ вліяніе Руссо, следуетъ думать, что его душевный складъ развился въ этомъ направленіи, и что литература здесь не при чемъ? Въ этихъ поискахъ женщины, которая любила, бы его для Hero самого, принадлежала бы только ему, думала бы только о немъ и была бы съ нимъ неизменно нежна, въ этихъ поискахъ онъ, несомненно, искрененъ; но въ какой именно степени онъ повинуется здесь прежнимъ литературнымъ вліяніямъ, въ какой именно степени онъ принуждаетъ себя искать ощущеній, которыя кажутся ему ощущеніями какого-то новаго и необыкновеннаго вида?
Что онъ насилуетъ при этомъ свою природу, можно заключить изъ того, что онъ скоро утомляется этимъ, Онъ не получаетъ того наслажденія, котораго ждалъ; онъ находитъ женщину, которую любилъ, или, какъ ему казалось, любилъ, ниже созданнаго имъ себе идеала. Какой-нибудь случай заставляетъ его насторожиться и встатъ на дыбы. Все рушится. Человекъ, сантиментальный по воспитанію, сталкивается въ немъ лицомъ къ лицу съ человекомъ практичнымъ и положителънымъ, каковъ онъ отъ природы, но при первой же возможности онъ принимается проделывать новый опытъ, вкладываетъ въ него много чувства, увлекается, это даетъ ему удовлетвореніе и на этотъ разъ онъ наслаждаетея вполне.
* * *Что поразительно въ такомъ человеке, такъ это не постоянство чувственнаго влеченія, а верность сердца. Онъ обманываетъ Жозефину, у него естъ любовницы въ истинномъ смысле этого слова, которыхъ онъ любитъ глубоко, искренно, съ которыми пробегаетъ, не испытывая пресыщенія, всю гамму чувствъ, и рядомъ съ этимъ, въ какомъ-то уголке своего я онъ хранитъ по отношенію къ той, которая была въ его жизни первой любимой женщиной, такую нежность, такую страсть, такую глубокую привязанность, что забываетъ все, что она замышляла, говорила и делала противъ него; онъ не прощаетъ, онъ забываетъ все это, чтобы больше никогда не вспомнить.
Онъ не могъ не знать, какъ она жила; въ ея жизни было то, что должно было бы больше всего возмущать его, – были любовники, была продажность, были долги; но все это онъ вычеркнулъ изъ своей памяти. Онъ знаетъ только, что эта женщина, которую онъ сделалъ первой въ Европе, которую онъ возвелъ на тронъ, которая, по его воле, была помазана на царство папой, которую онъ пріобщилъ къ своей совершенно необычайной судьбе, – что эта женщина есть воплощеніе самой нежности, самого изящества; онъ приписываетъ ей разныя достоинства и даже добродетели; онъ украшаетъ ее всеми качествами, какія только способенъ страстно влюбленный приписывать своей любовнице, и, если онъ упрекаетъ ее въ расточительности, то не есть ли это средство показать, какъ онъ ее любитъ: ведь, это онъ далъ ей возможность быть расточительной?
Какова въ действительности эта женщина, которую онъ покрываетъ мантіей безсмертія, распространяя о ней, имъ же вымышленную, легенду, этого онъ не знаетъ совершенно; и если онъ обманываетъ потомство, то потому, что обманывается самъ. До самаго конца, до самой смерти, онъ непоколебимо хранитъ эту иллюзію, и на Святой Елене у него всегда носится передъ глазами, живетъ въ его сердце, владеетъ его чувствами образъ той Жозефины, которую увиделъ въ первый разъ генералъ Вандемьеръ въ маленькомъ отеле улицы Шантерейнъ, Жозефины, которую онъ зналъ въ Милане и Момбелло, женщины, которая первая, можно сказать единственная, вызвала въ немъ целую бурю страсти и дала ему познатъ и испытать любовь.
