Николай Долгополов - Ким Филби
— Меня впечатлила вычитанная где-то шутка Филби, что бóльшую часть своей жизни он был связан с СССР: жил здесь или работал в интересах нашей страны.
— Ким двадцать пять лет прожил в Москве. Поэтому, когда мы говорим о его профессиональной и оперативной востребованности, к этому надо подходить с пониманием — сколько всего за эти годы поменялось! И с точки зрения методологии, и организации работы, и психологии. Тут одно за другое цепляется. В 1930-е годы, когда он начинал работать с нами, разведка велась совсем по-другому. Не сказать, что была проще, но она была иной с точки зрения оперативной составляющей. Посылали друг другу сообщения с зашифрованными словами… Но было много положительного и тогда — вы бы посмотрели лаконичные доклады резидентов в 1930-е! И, конечно, нельзя забывать о политическом чутье Кима, его постоянном стремлении и умении быть в курсе текущих событий в мире.
— А если обратиться к жизни повседневной. Филби водил машину?
— Нет, за руль он не садился, пользовался служебной. Своей машины, по-моему, у него не было. На дачу Кима возили, дачу он очень любил. Руфина Ивановна, если не ошибаюсь, до сих пор ею пользуется.
— Одевался Филби, судя по фотографиям, со вкусом, но довольно скромно.
— Скромно-то скромно, но джентльменом он оставался всегда.
— Вещи с вашей помощью оттуда присылались?
— Да, твидовые брюки, джемперы и другие вещи, которые ему нравились. Помогали Киму чувствовать себя тут если не как в Англии, то, по крайней мере, в окружении привычных ему вещей и предметов — газета «Таймс», их английская горчица, еще какие-то значимые для него вещи… Многое для него делалось, выделялись специальные средства, и коллеги за рубежом для него все это приобретали.
— С кем из англичан своего круга он здесь общался? Я читал, что с Гаем Бёрджессом — никогда, считал, что тот своим бегством в Москву его крепко подставил, и до конца жизни он за это Гая не простил.
— Знаю по рассказам, что одно время он был очень близок с Маклином. Дружил с Блейком. Не было такого, чтобы оставался Ким человеком одиноким!
Понимаете, меня заботит не столько частная жизнь, сколько иное. Вот, вспомнились его ордена. Если оценивать в сегодняшних исторических критериях сделанное Кимом Филби, то его личный вклад в нашу победу над гитлеровской Германией в Великой Отечественной огромен. Информация его была бесценной! Когда я вошел в материалы, посмотрел внимательно его дело, то возникло ощущение несправедливости. Как же так, он столько сделал — и не Герой Советского Союза? Почему? Начал я доводить эту идею до руководства. Сверху объяснили, что время не то: 1987 год, может быть, Горбачев не хотел осложнений с англичанами. Так что поддержки эта идея не получила. И вдруг приходит от Крючкова документ, в свою очередь поступивший ему из приемной Яснова, тогда председателя президиума Верховного Совета РСФСР. И к нему: «Владимир Александрович, (это Крючкову) прошу рассмотреть приложенное письмо». В нем три харьковских студента пишут: как же так, такой выдающийся человек, внес великий вклад в дело победы — и не герой? Незадолго перед этим как раз прошло по телевидению интервью Филби с Генрихом Боровиком, и ребята, видимо, посмотрев передачу, пишут письмо — но почему-то Яснову. Но это и не важно, кому. Важно, что они поняли и пишут. А уж коли пошло обращение о присвоении таким путем, «из народа», то поступила команда — готовить представление. Мы начали готовить документы. Но в мае 1988-го Филби не стало…
— То же самое, почти слово в слово, только, конечно, без Боровика и Яснова, мне рассказывали про Абеля — Фишера: хотели, начали, не успели.
— Н-да, и посмертно тоже, как-то так не получилось.
— Почему? Ведь присвоили же звание Героя России посмертно нескольким атомным разведчикам — Лоне Коэн, Яцкову, Квасникову.
— Да, тем более в 2012 году — столетие Филби. Вполне достойный повод!
— Вы провожали Филби в его последний путь. Все действительно случилось как-то внезапно? По крайней мере, английские и французские газеты писали о неожиданной кончине.
— Так и было — тайны никакой нет. Филби лежал на обследовании у нас в госпитале. Палата люкс, все как положено, он один. А у него уже дома случались потери сознания — и такое случилось в госпитале. Потерял сознание, упал и все… Если бы был в палате кто-то второй, вызвал бы доктора.
Причем не сказать, чтобы был он до этого в тяжелом состоянии. Нет, проходил обычные процедуры. Все шло нормально, он говорил, что полежит еще несколько дней и выпишется. Руфина Ивановна у него была и потом признавалась, что было у нее какое-то тревожное ощущение, сжимало сердце, и она хотела остаться. Ким сказал: нет, нет, поезжай, отправил ее. А наутро звонок — Ким ушел из жизни.
— Похороны были закрытые?
— Похороны были событийные. Много людей было в ритуальном зале и на Новокунцевском кладбище. Могила на самом взгорье. Холм, возвышение, сосны и обелиск. Упокоился он в Москве, практически по его завещанию.
— А на похоронах — только ваше начальство или приезжали и другие люди? Год 1988-й — некое перепутье.
— Были от нас представители руководства во главе с генерал-лейтенантом, так называемые «расшифрованные» — несколько десятков человек. Приехали из Англии сын и дочь с мужем. Руфина Ивановна, ее родственники — близкий круг.
— И узкий. Но я все-таки о своем. Вот вы говорите, не было одиночества. А я однажды, в первый и последний раз, встретился с Героем России Моррисом Коэном, когда жены его Лоны уже не было — и мне показалось, что он грустит страшно.
— Но это свойственно человеку. Вот мы с вами люди одного поколения шестидесятилетних, но у нас уже есть уходы друзей, и сколько еще всего неизбежного надвигается… Сверстники Филби уходили. Людей вокруг оставалось меньше.
— Знаете, после разговора с вами я еще больше укрепился во мнении: все основное Кимом Филби было сделано там, далеко отсюда.
— Конечно. Он — разведчик. И его разведывательное дело было сделано до ухода из Бейрута. Даже в Бейруте, по-прежнему работая, в меру сил нам помогая, он был, как мы говорим, практически в законсервированном состоянии. Конечно, оставался рядом с политикой, был журналистом, еще где-то и чего-то… Но сравните со Штатами, когда в 1949—1951-м он работал представителем СИС. А потом его вызвали в Лондон, выразили ему недоверие. К тому времени основная часть его работы уже была совершена.
— Это судьба разведчика — сделать два, может быть, три дела?
