А Пыльцын - Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина
Мне достался опрятный, за внушительным забором, под красной черепицей домик какого-то местного ветеринара. Миловидная хозяйка, разместив меня, предложила принять ванну. Какое это было блаженство! И ароматное, пахучее мыло, и пушистое полотенце! Поместили меня в комнате с хорошей кроватью и диваном, большим письменным столом, на котором уютно светилась большая настольная лампа с зеленым абажуром. Была хозяйка предельно внимательна.
Я узнал, где размещались офицеры, состоящие в штате моей роты. Оказалось, что кроме Феди Усманова и Жоры Ражева ко мне зачислили недавно прибывшего в батальон уж очень невысокого роста, худенького, но весьма симпатичного младшего лейтенанта Кузнецова, которого уже прозвали "кузнечиком" из-за его хрупкого телосложения, слабенького, совсем не командного голосишка и способности по-девичьи краснеть в самых неподходящих ситуациях. Мне захотелось поближе его узнать, и я предложил ему перебраться ко мне. Да еще на это решение меня подтолкнуло то, что наш "Дон Жоруан" Жора Ражев уже успел предложить мне свою компанию. Понимая, что он уже оценил прелести моей хозяйки и что этот его переход ко мне может закончиться какой-нибудь скандальной выходкой с его стороны, я не поддался его уговорам, сославшись на то, что хочу поближе познакомиться с "кузнечиком".
В Кутно мы пробыли несколько дней, и мне рассказали историю про одну "кобету" (так в Польше называют молодых женщин), которая в годы немецкой оккупации сожительствовала с офицером из какой-то карательной команды СС, родив этому эсэсовцу мальчишку, которому в то время было года два. Немецкий офицер сбежал, не подумав захватить с собой и эту девицу, и потомка своего. Вот на эту тему я и написал совсем не лирические стихи, озаглавив их "Потомок фрица". В них были и такие слова:
Никогда солдат не примирится
с оправданием такой кобеты:
каждый знает, что от рук арийцев
задыхались в душегубках дети.
Ладно. Пусть те дети будут живы!..
Пускай вырастут. Но уж потом,
кровь арийская застынет в жилах,
коль узнают, кто был их отцом.
Всепоглощающая ненависть к эсэсовцам, к арийцам и вообще ко всему немецкому одолевала нас. Неправильно это, сегодня понимаю, но ненависть к врагам сидела в нашем сознании тогда крепко. Вспоминались крылатые фразы типа "нельзя победить врага, не научившись ненавидеть его всеми силами души" или "если враг не сдается, его уничтожают". Вот и учились ненавидеть, стремились уничтожать. И плакаты, и газеты, и кино, да и хлесткие публикации Ильи Эренбурга и других известных писателей призывали: "Убей немца!". Понимали, конечно, что убивать надо тех, кто с огнем и мечом пришел на землю нашей Родины, но вопреки логике ненависть наша распространялась на всех немцев, на все немецкое, вражеское. Даже ремни немецкие кожаные с бляхой, на которой стояло "Got mit uns" ("Бог с нами"), не нужны были нашим бойцам, потому и не менялись они с поляками.
Здесь, в Кутно, произошло еще одно событие. Где-то уже в Белоруссии выловили сбежавшего еще на Нареве штрафника Касперовича, который тогда, в октябре 1944 года, под предлогом восстановления нарушенной телефонной связи дезертировал с поля боя. И вот теперь, в январе 1945-го, его изловили и зачем-то доставили к нам в батальон. Наверное, кто-то хотел в назидание другим штрафникам устроить показательное заседание Военного трибунала, а может быть и показательную казнь, которую он по тому времени заслужил. Так думали тогда у нас, наверное, все: и офицеры-командиры, и офицеры-штрафники.
Поскольку его нельзя было оставлять без охраны, комбат решил поместить его на чердак дома, в котором размещался штаб. Выставили для охраны часового, тоже из штрафников, строго его предупредив об ответственности за самосуд, независимо от обстоятельств, при которых это, не дай бог, произойдет. Касперович, понимая это, стал провоцировать часового демонстрацией попыток совершить побег и даже начал разбирать черепичную крышу и швырять черепицей в часового. Тот немного потерпел, призывая арестованного к порядку, но в конце концов не выдержал и выстрелил в него, ранив в плечо.
Пришлось отправить Касперовича в ближайший лазарет, держать там охрану, так как даже в столь тяжелое военное время по каким-то правилам считалось, что раненого или больного нельзя судить, а тем более казнить. И пока его там не подлечили, выездной сессии трибунала так и не было, а что случилось в конце концов с ним, так и не знаю. Не до него было, другие события отвлекли от этой истории.
Тогда комбат, уже в середине февраля поставил мне задачу: добраться до наших тыловых подразделений, оставшихся в тех польских деревушках, в которых все мы находились перед наступлением на Варшаву (так я тогда и не понял, почему это задание Батурин поручил мне, фактически уже полностью освободив от той странной должности при Бельдюгове). А задание это заключалось в том, чтобы сориентировать оставшихся там работников тыловых служб, куда им следует продвигаться, чтобы соединиться с основными службами и штабом батальона.
Оставшегося за начальника этого тылового подразделения старшину Ферманюка я сориентировал, передав ему карту с нанесенным на нее маршрутом движения до Кутно. А сам без предварительного согласия комбата и под свою личную ответственность решил дать крюк и заехать в госпиталь к Рите. Ну хотя бы посмотреть на нее, поскольку госпиталь все еще оставался на прежнем месте, в Лохуве, несмотря на то что линия фронта уже далеко продвинулась на запад.
Но получилось совсем не так, как предполагал. Рита, бросившись ко мне и повиснув на моей шее, вдруг запросилась уехать со мной в штрафбат. Видимо этот вариант она уже обсуждала с мамой, так как та, к моему удивлению, ее просьбу поддержала. Еще не зная, как на это отреагирует мой комбат Батурин, я согласился на эту "двойную игру", опасаясь, что будет нелегко уговорить начальника госпиталя на этот шаг.
Однако совершенно неожиданно для меня начальник госпиталя (а им был капитан медицинской службы Нисонов), приняв нас без проволочек, сердечно поздравил с недавней фронтовой свадьбой и, почти не раздумывая, дал свое "добро" и приказал кому-то срочно оформить соответствующие документы. Такое бесконфликтное разрешение, казалось, очень непростого вопроса, как мне потом рассказала Рита, объяснялось просто: она поставила в известность и мать, и начальника госпиталя о том, что собирается уехать к мужу на фронт, где бы он ни находился и чего бы это ей ни стоило.
И вот в наших руках то ли отпускной билет, то ли предписание "убыть к новому месту службы в в/ч 07380". И буквально в этот же день без каких-либо прощальных церемоний Рита, собрав свои нехитрые вещички в рюкзачок, была готова к "свадебному путешествию в штрафбат".
