Юрий Сушко - Марина Влади, обаятельная «колдунья»
В самолете она думала: «Речь не о том, чтобы закрывать глаза на измену, а о том, чтобы уметь прощать. Мужчины не могут не смотреть на других женщин. У них другой подход к жизни… У французов есть поговорка: „Макать перо в чужую чернильницу“. Но в итоге это не имеет никакого значения. Больно, конечно, но надо иметь мужество сказать: „Ну, хорошо, пусть будет так…“ Это в двадцать лет я думала по-другому… Но своим мужьям я никогда не изменяла. Никогда… Так-так-так, надо приводить себя в порядок. Помни, тебя ждут. Из-за тебя остановили съемки. Фильм по Мопассану. Как же он называется? Ах, да — „Сильна, как смерть“. Ну что ж, превосходное название. В точку. Спасибо».
На «девятины» в Москву она решила не возвращаться — собрала близких в квартире Михаила Шемякина. «На столе хаос. Шемякины вообще баламуты, — вспоминал „братик“ Даниэль Ольбрыхский. — Кроме них, Марины и сестер, гитарист Высоцкого Костя Казанский и я с Зузанной. Посредине стола хозяева поставили пустой прибор, при столе — пустой стул. Икра, свежие огурцы, рыба — все из лучших армянских магазинов Парижа. На горячее — отличный украинский борщ… ну и бефстроганов с гречневой кашей. Наконец, водочка. Московская, столичная — бутылки обросли толстым льдом. На стене — гитара и фотография усопшего. Стараясь, чтобы не оставались пустыми рюмки, вспоминали лишь забавные приключения с Володей, потому что печали за столом он, боже сохрани, не переносил. Мы не плакали, потому что раньше отплакали в церкви, где одетый в черное, опохмелившийся — тут я его понимаю — Шемякин рыдал в голос, чем не нарушил церемонию, так как еще громче звучали прекрасные грегорианские хоры. Впрочем, каждый из нас всхлипывал потихоньку…»
Марина, уткнувшись лицом в неизменный черный френч Шемякина, тихо-тихо рассказывала ему про какую-то неведомую Ксюшу, говорила: «Представь, Мишка, сижу, снимаю маску с любимого человека, а душа раздирается на части: хочется дать ему пощечину, и в то же время целую его мертвое лицо…»
А Михаил, утешая, говорил ей, как ему казалось, успокаивающие слова: «Женщин у него, конечно, хватало. Но по-настоящему Володя любил только тебя…» Гладил ее по плечу и думал: «Боже, что с ней случилось? Мешок с костями…», но вслух тихонько повторял: «Ну, Марина… Марина, успокойся. Я не терплю женских слез». Его жена Рива все плакала и твердила: «Володя так и не успел попробовать мой „мокрый наполеон“. Все время просил, а я, лентяйка…»
Потом, покончив с неотложными делами, Марина вновь вернулась в Москву. На Малой Грузинской не появлялась: уж слишком тягостны и горьки воспоминания. И вообще она считала, что свой долг перед матерью Володи она исполнила, Моссовет решение принял, стало быть, делать ей там, на Грузинах, больше нечего. Поселилась в Красной Пахре, у Володарских.
Ее осаждали вопросами: что делать с архивом? Оказывается, здесь якобы существует такая правовая норма, как «творческое наследие». Хотя при чем тут какой-то литературный архив? Да не было у Володи никакого ни литературного, ни какого другого архива! Он что, Максим Горький? Почему надо все его бумаги перебирать, перечитывать, потом куда-то сдавать, нумеровать, брать на архивный учет?! Вы же даже в Союз писателей не хотели его принимать! Чего же сейчас спохватились?.. Опомнились?..
Она не могла расстаться ни с одним листочком, исписанным быстрым почерком Владимира. Но убедили: все полагалось сдать. Ну хоть копии-то можно сделать? Можно. Валера Плотников заниматься этим кропотливым делом отказался, сославшись на страшную занятость. Но посоветовал одного паренька, Диму, профессионального фотографа, который вроде бы в последнее время часто крутился в театре. А он справится? Конечно! Он владеет новой технологией — микрофильмированием…
Наблюдая за работой фотографа, Марина мрачно шутила, спрашивая: «Как вы думаете, хватит ли объемов моего бюста для вывоза всей этой контрабанды?» Хватило с лихвой.
«Я не увезла ничего, что связано с творческим наследием Володи, — говорила Марина. — А две самодельные книжки[35] в Париж привез сам Володя. И они хранятся у меня как память о нем…»
В Москве она оставалась до традиционных «сороковин». После поминального обеда вновь поехала на Ваганьковское кладбище. Темнело, лил дождь, и вся улица была запружена народом. На могиле Высоцкого белели листочки бумаги со стихами-посвящениями. Стихи неумелые, бесхитростные, школярские, но искренние. Мелькало в них и ее имя…
. . . .
Таганка толпами растоптана.
Асфальт помят, он мягче глины.
Под головой — картонка тонкая.
И ни гитары, ни Марины.
. . . .
Ее печаль и наше горе
Хотелось с нею разделить.
(Хоть кто-нибудь бы догадался
Зонт от дождя над ней раскрыть.)
Какая-то ясновидица Дарья Миронова, загнав Марину в укромный угол, все нашептывала: «А в последние годы его пыталась приворожить одна из его женщин. Она хотела любой ценой увести его из семьи. Приворот мощнейший! Поэтому он и мучился, и пил, и нервничал, и не понимал, что происходит. В результате летальным стал сердечный приступ. „Сердечный“ — здесь ключевое слово… Останься он с тобой и был бы верен, жил бы долго…»
Боже мой, да как же еще и это вынести?!.
Марина мечтала установить на могиле Высоцкого вместо обычного памятника вросшую в землю глыбу гранита, в которую бы врезался осколок метеорита с брызгами от него по камню. И чтобы выбито только «ВЫСОЦКИЙ» и даты его жизни. «Это был бы памятник-символ, лаконичный, — считала она, — но говорил бы он гораздо больше, чем те, где хотели передать портретное сходство… Удивительно красиво и со смыслом — по небу пролетела звезда».
Художник Давид Боровский сделал очень красивый макет с метеоритом, который по ее просьбе Туманов сумел отыскать где-то в тайге. Но, увы… Мечта осталась мечтой. Вернее, метеорит разбился о бронзово-нерушимое решение родителей Владимира, которые настояли на установке полюбившегося только им надгробного памятника.
Увидев это на Ваганьковом в январе 1986 года, Марина ужаснулась: «Карлик с гитарой над головой…» — и заплакала. Потом добавила: «Для меня могила Володи ничего не значит, он у меня все время — до конца жизни — в сердце. На этой могиле мне вообще не хочется бывать из-за этого памятника… Это оскорбление Володиной памяти, который ненавидел именно такой стиль…»
«Женщина, преследуемая смертью…»
«Я нахожусь в том состоянии, когда не чувствуешь под собой почвы! И около нет ни души, которая могла бы что-либо посоветовать и беспристрастно отнестись…»
