Екатерина Дашкова - Записки
Когда император явился на парад, мой сын хотел пасть перед ним на колени, но Павел I, опередив его, облобызал Дашкова. В пылу благодарного чувства, забыв, что император низкого роста, Дашков приподнял его от земли, чтобы ловчей возвратить ему поцелуй. И потом оба заплакали. В первый и в последний раз гвардейцы были свидетелями такой сентиментальности царя.
Расположение Павла I к моему сыну продолжалось до самого отъезда его из Петербурга. Государь советовался с ним обо всех военных замыслах. Он заставлял его составлять в своем кабинете чертежи стратегических планов, расположения войск соседних держав и решил назначить его командиром корпуса, стоявшего в это время в Киеве. Он даже дал ему несколько бланковых подписей, чтобы в случае надобности употребить их по собственному желанию. В то же время были посланы инструкции к константинопольскому и венскому посланникам войти в сношения с князем Дашковым, а адмиралу Черноморского флота было приказано действовать согласно его советам. Мой сын был послан из Петербурга прямо в Киев, где ему было поручено исполнять все чрезвычайные распоряжения и докладывать о том императору.
После такого беспредельного доверия и горячей любви кто бы мог подумать, что Дашков менее чем через год получит отставку? Но оно так и было. И за что же? За то, что Дашков уведомил князя Лопухина, генерал-прокурора Сената, что некто Альтести (Altesti), заключенный в киевскую крепость, невиновен в преступлении, в котором его обвинили. Этот человек был предан суду за то, что будто бы поселил нескольких солдат в качестве хлебопашцев на землях, подаренных ему Екатериной II. Обвинение было ложным, в его имении не было ни одного солдата. Но Альтести в прошлое царствование пользовался особым покровительством и безграничным, хотя, может быть, и не совсем безукоризненным доверием Зубова, у которого он служил секретарем. В этом одном заключалась вся его вина. Вероятно, князь Лопухин, докладывая государю мнение моего сына, выбрал неудачную минуту, когда тот был не в духе. Могло статься и так, что генерал-прокурор нарочно искал подобного случая, потому что это был человек фальшивый, скрытный и мстительный. Как бы то ни было, но император написал Дашкову следующее письмо: «Так как вы вмешиваетесь в дела, не относящиеся к вам, то вы увольняетесь от службы. Павел».
Мой сын, не поверив курьеру, просил императора прислать к нему более доверенное лицо, чтобы вручить ему бланковые подписи и другие важные бумаги. Павел I не торопился с отправлением нового посла. Дашков поручил очередному курьеру, ехавшему в Петербург, отдать государю все официальные документы и его письма. Потом, устроив наскоро свои дела в Киеве, удалился отсюда в свое тамбовское имение.
Глава XXIX
В следующее лето я посетила свое белорусское поместье, где пробыла несколько недель. Имение было разорено моим управляющим, поляком, который надеялся, что меня сошлют в Сибирь.
Поправив немного положение крепостных, я поставила во главе их одного из русских крестьян. На обратном пути отсюда я провела шесть недель у брата. Здесь я занималась улучшением его усадеб, рассадила новые деревья и кустарники, перенесла на другое место старые, дурно разведенные, и тем придала более красоты его садам.
Проводя каждый день по нескольку часов вместе, мы часто разговаривали о предмете, общегрустном для нас: о несчастье Отечества и опасном положении любого частного лица, ибо тот, кто сам ускользал от всепоражающей тирании Павла, тот оплакивал судьбу друга, родственника или соседа. Не знаю почему, но в моем уме зародилась полная уверенность, что 1801 год будет роковым для императора. Я не могла дать отчета в этом убеждении, но часто повторяла его брату, и эта идея глубоко засела в моей душу.
В начале этого года брат напомнил мне: «Ну вот наступил и ваш обетованный год». — «Ну да, он только начинается; но вы увидите, что мое предсказание сбудется до его исхода», — отвечала я.
В самом деле, 12 марта по старому стилю Провидение, прекратив дни Павла I, избавило народ от государственных и семейных бедствий, которые под влиянием всевозможных преследований и деспотического гнета быстро росли по всей империи.
Не раз я благодарила судьбу за то, что она, поставив меня в число жертв, избавила от постыдной обязанности находиться при дворе такого монарха. Да и что я могла делать при нем, лишенная способности притворяться, главной в жизни царей и их клевретов, я, на лице которой выражалось любое движение души — чувство досады, презрения и гнева. Это обстоятельство, конечно, спасло меня от многих и многих неудовольствий и бед. Без всякого преувеличения можно сказать, что Павел I не был абсолютно злым существом, но его безумие превосходило всякую меру. Как император он проявлял его в безграничном злоупотреблении своей властью, как солдат он был жалким рабом прусского капральства.
По временам Павел I оказывался подозрительным трусом, постоянно боялся воображаемых заговоров против него. Его дела были взрывами сиюминутных впечатлений и, к несчастью, почти всегда носили на себе характер жестокости и обиды. Никто не подходил к нему без страха, но и не без примеси полного презрения к деспоту.
Какая разительная противоположность между жизнью окружавших его рабов, забитых страхом перед капризной волей, и жизнью людей, стоявших близ трона Екатерины II! В ее приемах было нечто поражавшее, и вместе с тем каждый приближался к ней без раболепия и боязни. Она внушала к себе уважение, соединенное с любовью и благодарностью. Приветливая, веселая, она забывала о своем достоинстве в частном обществе. Если и забывали о ее внешних отличиях, то каждый питал чувство почтения к ее природному превосходству.
Мой брат, возвратившись в Москву, многим рассказывал о моем пророчестве и тем возбудил всеобщее любопытство, на которое мне нечем было отвечать; я уже сказала, что эта мысль бессознательно волновала мое воображение.
Затем брат получил письмо от нового государя, который просил его немедленно возвратиться в Петербург и принять участие в правительственных делах. Ко мне в Троицкое также был прислан гонец, мой племянник Татищев10, с приглашением явиться ко двору.
Впрочем, эта честь была уже не для меня: в моем возрасте, с моими понятиями о придворной жизни и при моем нездоровье было бы странным вновь выступить на сцену.
Я удерживала своего племянника не более трех дней, чтобы дать ему возможность побыть подольше у матери и родственников в Москве. Убедив Татищева как можно скорее возвратиться к своему посту, чтобы не потерять его из-за непредвиденных перемен в новом царствовании, я вручила ему письмо к государю. Поблагодарив того за добрую память, я отказалась немедленно ехать в столицу под предлогом плохого здоровья, но при первой возможности обещала явиться ко двору.
