Алексей Шерстобитов - Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера
Приходилось видеть и вопиющее беззаконие, граничащее с сарказмом: уголовные дела возбуждались ещё до совершения преступления. Случалось, кто-то был осуждён, имея в основе обвинения при возбуждении дела не заявление потерпевшего, а его ксерокопию, тем более — заявление, написанное не его рукой и настолько неразборчивым почерком, что вообще непонятна суть излагаемого-то ли объяснительная в школу из-за пропущенных ребёнком уроков, то ли рецепт врача. Подобные дела суд нередко возвращал на доследование, менялись следователи, но, в конечном итоге, люди получали срока, которые пытались использовать для борьбы с тем, что в их случае заменяло правосудие.
В нашем случае всё было по-другому, хотя тоже не без подобных моментов, и с вынесением приговоров, вызывающих некоторые вопросы, правда, не на уровне судебной ошибки, но рационализма.
Несомненно, преступления, которые рассматривались на одном из процессов, где обвинитель запрашивал О. Михайлову, С. Махалину и О. Пылёву от 18 и не больше 24 лет соответственно, но судья предпочёл высшую меру для каждого из них, более чем достойны пожизненного наказания, впрочем, как и Ваш покорный слуга, пишущий эти строки. Однако между этими тремя обвиняемыми была некоторая разница. Этого бы суда не состоялось, если бы не кровожадность Олега Пылёва и не признательные показания Олега Михайлова, на которые опирался суд. Именно поэтому запрашиваемые срока имели различие, несмотря на то, что последний убил десятерых, а первый лишь приказывал. Очевидно и то, что Михайлов не только сознался, но и раскаялся, а это закреплено в УК как статьи закона.
Я не хочу сказать, что убийца должен отвечать меньше, чем грабитель, но Уголовный кодекс — это чёткие статьи, опираясь на которые, грамотный и специально подготовленный, несущий неподъёмную ответственность за принятые решения человек, может ясно оценить, кто и каким образом виноват перед обществом: убивший свою жену в бытовой ссоре и, испугавшись спрятав труп, но теперь убивающийся о потере самого близкого человека; ограбивший пятерых женщин и детей, сделавший их инвалидами; фармацевт, заведомо изменивший формулу лекарства экономии ради, что повлекло смерть многих; производитель нелегальной водки, выпив которую отправились в мир иной пусть и не самые лучшие граждане общества, но живые люди; укравший собранные средства на счёт какого-нибудь фонда пожертвования для операций детям, страдающим тяжелейшими, но излечимыми заболеваниями, чем украл последние шансы на их выживание; продавец героина, от проданных доз которого сотни станут наркоманами, половина из которых погибнет от передоза, а половина разнесёт эту заразу по тысячам, ещё здоровых и живых; насильник, убивший двух или трёх девочек, прежде истязая их.
Понятно, что по факту злодеяния нет различия между всеми ними, вне зависимости от психологического состояния — нормальный человек его совершил или маниакально-агрессивный, женоненавистник или гомофоб. Последствием их разных действий является смерть, но разница между ними все же есть, и она огромна как пропасть! И тому свидетельство, как минимум, вердикты суда присяжных.
Ни за какие блага в этой жизни я не согласился бы стать вершителем судеб людских. Наказав ребёнка за шалость или непослушание, коришь его, но и жалеешь, стараясь загладить инцидент. А глядя в его полные слёз глаза и поджатые губы, начинаешь винить уже и себя, впрочем, не ошибаясь.
Конечно, преступник — не ребёнок, а преступление — не шалость, хотя, в большинстве своём, границы призрачны, и происходящее, а после — и подверженное осуждению, именно в этом и имеет своё начало, во взрослом варианте, конечно. Вот только карается жестоко и бесповоротно, уже не шлёпаньем, не ремнём и не постановкой в угол, но настоящим лишением свободы.
По-моему, чтобы выбрать стезю судьи, нужно быть сверхчеловеком, с кристально чистой совестью, железной самодисциплиной, безупречной честностью, отсутствием меркантильности, а главное — с пониманием своей ответственности, и хорошо бы — человеком верующим. Другими словами, имеющего право судить, основываясь прежде всего на содеянном им самим — ведь крадущий но может осуждать подобного себе…
Не позавидуешь им, то есть тем из них, кто обладает необходимыми достоинствами из перечисленных, — ведь каждый из них в своё время встаёт перед выбором, в том числе остаться ли на позиции совести и закона или подчиниться праву телефонного звонка или, скажем мягче, государственной или политической необходимости. Нет, не завидую я им, а по-человечески жалею.
* * *Будучи уверен, что не переживу арест, я никогда особенно не задумывался о тюрьме, теперь же, увидев и ощутив всё изнутри, удивился и поначалу опечалился. Мне казалось, что всё сделано таким образом, чтобы унизить человека как можно больше, словно лишение самого дорогого — свободы — не есть наказание. Удивительно, но для многих осуждённых это действительно не наказание. Уровень жизни вне этих стен у большого количества из них, до их ареста, был гораздо ниже, как и их, прошу заметить, социальная защищённость, и прежде всего-от чиновников и представителей закона. А здесь всё есть: трёхразовое питание, не особо важное, но есть; спальное место с чистым бельём; одежда, обувь, зимой — тепло, у многих — появившаяся возможность повысить не только свой жизненный, но и общественный статус. И главное — судьбой их теперь занимаются почти те же ведомства, что создавали неудобства до осуждения.
Скажем, забулдыга, с образованием шести классов, а на деле — трёх, может легко стать если не «министром», то его «секретарём» в лагере, имея всё, о чём он даже не мог мечтать, сшибая десятку у палатки на очередную чекушку. А отобравший телефон у школьницы, может вполне, «встав на путь исправления», гнобить сотню себе подобных, будучи назначенным на какую-то должность и собирая «подношения» не за страх и совесть, а из-за появившейся у него возможности воздействия.
Взглянув даже мельком, видишь срез нашего общества и его структуру, только неприкрытые. Одна прелесть — бесценный приобретаемый опыт, дающий возможность распознавать людей на расстоянии, как говорят сами арестанты, «по первому шагу в камеру»: взгляд, поведение, выражение лица, мимика, умение держать себя и контролировать.
Лакмусовая бумажка не нужна, глоток чая и кусок колбасы или конфета — вот первые проверки, которые никогда не иссякают, но всегда на виду.
Главное, что ты можешь, а не как думаешь или чем обладаешь. Постоянных величин почти нет, одна лишь неизменна — стержень в душе человеческой, становой хребет, или всё выдерживающий, или раз прогнувшийся и приобретающий эту привычку навсегда.
