Алексей Лосев - Алексей Федорович Лосев. Раписи бесед
Ты человек умственно очень богатый и ты не знаешь, что из этого безбрежного моря взять. Тут у тебя период Sturm und Drang. У меня тоже много идей, но я помню Гегеля: человек, который хочет быть определенным, должен себя ограничить. Я тоже иногда делаю отступления, засумбуриваю. Но три тома я все-таки навалял при условии железных, холодных цепей в работе.
Вам, молодым, придется переучиваться. Учись у меня. Я хоть пускаюсь в тонкости, но везде у меня цитаты из Маркса, есть всё что нужно. Там, где надо, конечно знают, что Лосев кабинетный ученый, занимается всякими пустяками. Я занимаюсь всякими заумными вещами. Но этикет всё-таки надо соблюдать, надо соблюдать. А то сразу наскочит какой-нибудь Лифшиц или Ахманова и тебе плохо придется[219].
Слушатели Кузанского понимали его не дискурсивно, не рассудочно, а прямо, интуитивно. Возможно, они понимали его именно так, судя по проповеди De pulchritudine. Я ее не понимаю. Возможно, там слишком сложно; а может быть, у самого Кузанского не было полной ясности. (Это первый раз, когда А. Ф. усомнился в Николае Кузан- ском; такова его вера в философа, этого и вообще всякого крупного.)
9. 6. 1974. О Дюрере. «Верность природе»… Все вопят: природа, природа! Даже тошнит. А для немца природа, при вечных стремлениях немецкого духа,
мыслится романтически. Да и кроме того это всё-таки 16 век, можно ждать новых ростков.
Все они (?) здорово срезались на исчислении.
«Не восхищением непщева равен быти Богу». [220] Христос, Он Бог по природе, а человек только восхищением. Бог сам себя создает.
23. 6. 1974. Знаешь, что меня в словообразовании подчинило? Теория Дорошевского [221]. Он мучился над вопросом, в чем логическая основа словообразования, и пришел к выводу, что аффиксы строятся по типу простого предложения. Если я скажу «производство», то аффиксы этого слова соотносятся как сказуемое, подлежащее, определение и так далее. Поразительная идея! Сразу получается же единство всей языковой структуры. На всех уровнях одна структура. Если логически продумать подлежащее, сказуемое, определение, то значит будет продумана вся структура языка. Ну, Ревзина так логически продумать конечно не может. Только Шаумян. Ни у кого другого такой обобщительной силы логической нет. У Шаумяна великолепные мозги в смысле логической школы. Это единственный человек среди структуралистов, который знает, что он говорит.
Эпиграфике [222] Новосадский нас учил два года, я научился хорошо разбирать. И за 50 лет ни разу не понадобилось. Но Широкову я посоветовал заниматься, порекомендовал издания. И через два года у него целый шкаф, через Ленинскую библиотеку. Так же и Шичалин через международный обмен получил книгу по Пиндару.
Я пришел к выводу, что в Возрождение появляется новая интуиция тела — и природы также, — не языческая и не христианская. Это не мифология, а то были бы демоны, и не сложная духовность материи, а такая личностная материя, в которой нераздельны личность и чувственность. На время это возвращается у романтиков немецких, отчасти у символистов конца 19 века. Личность и материя составляют тождество. Это не материализм. Сама материя тут полудуховная и именно личностная. Она выражает личностное состояние.
Боттичелли, Рафаэль — у них не одушевленность, не материя, не дух, а всё одинаково, и личность, и материя. Соблюдается иерархия; но и в низшем и в высшем сохраняется это тождество личности и материи.
Тождество личности и материи совсем разучились понимать в Европе; с Декартом, Локком всё было утеряно. С романтиками отчасти тождество возродилось. В одном афоризме Новалис говорит: Meine Geliebte ist Abbreviatur des Alls; das All ist eine Elongation meiner Geliebten, моя возлюбленная есть аббревиатура Вселенной, Вселенная есть распространение моей возлюбленной. Как античная мифология не отличает бога от природы. Здесь то же, но плюс еще теплота личности.
В православии этого нет. Хотя даже в таком жестоком произведении, как Добротолюбие, в пятом томе, есть такое место: «Когда я вижу женщину, то удивляюсь искусству Божества»[223]. Феофанове — кое православие мне не нравится. Пост и молитва должны играть в человеке, должны доставлять радость, а так — не спи, не ешь, никуда не ходи… Тут должно быть что-то воодушевляющее, а не так, что бей до бесчувствия. Ведь не всё в православии пост, есть Светлое Христово Воскресение; оно радость. Эта мысль, о радости, в православии не разработана. Петровская эпоха была засилием абстрактной семинарщины, которая привела к мировой катастрофе. Отделила церковь от общества петровская система. Феофановское богословие такое же.
Итак, мне кажется, что Ренессанс это новое понимание тела. Не просто возрождение античности. Она типична, для нее всё повторяется. Происходят периодические катастрофы мира; ну так что же, мир сгорит, зато потом из пламени возникнет новый мир… Тут совсем не возрожденское.
Это твой парадокс, что тебе 35 лет и ты не доктор. Немного труда — и статья.
Вообще научный труд это бесконечное терпение и 3/4 технической работы, 3/4 времени уходит на нее. Я творчески работаю когда всех удалю, сам тут сижу в темноте и думаю. Вот это творческие минуты. Творчество это логос, о котором в Евангелии от Иоанна говорится, что Он был в начале —έν άρχή ή ό λόγος, — a λόγος это еще не наука, а некоторые принципы науки. Наука это на 3/4
техническая работа, отказ от всего и терпение. Хочется пойти куда, и не идешь.
Шофер — это стыдно так говорить.
28. 6. 1974. Я было заикнулся, что у Помпонацци знание апостериорно, жизнь первична. А. Ф. быстро возразил: «Жизнь — это печальная необходимость!»
— У Помпонацци имеется в виду жизнь как в христианском учении.
Тогда позвольте, позвольте… Христианская жизнь это знание и любовь, это познание истины, следование пути; это априорное[224]. Только вопрос в том, какого ты бога исповедуешь.
Кант учредил громаду априорных форм, без которых ничего невозможно познать.
Раз бог непознаваемый, значит он нуль. Только разве бывает так, что нечто есть, но непознаваемо? Из есть я тебе выведу все другие категории. Вещь есть? Есть. Значит, она отличается от других? Нет, не отличается? Значит, ее нет. Да, отличается? Значит, у нее есть свойства. Сколько? одно? Значит, числовой ряд к ней уже применим. Каким образом могла появиться такая идея, вещей в себе, непознаваемых, можно только исторически объяснить. Нашли субъекта, к которому применимы вещи в себе. Появился миф о человеческом субъекте. Это произошло в Новое время.
