Сирил Паркинсон - Жизнь и времена Горацио Хорнблауэра, знаменитого героя морских романов С.С. Форестера
Из Глазго Хорнблауэры продолжили свое путешествие к югу, пересекли границу и впервые посетили Озерный край. В письме из Виндермера к своей сестре Анне, Барбара пишет о яхтенной регате, победу в которой одержала шхуна «Пегги» с острова Мэн, которую для участия в этих соревнованиях перетащили в озеро по суше. «Пегги» до сих пор существует, установленная на постаменте в Кастлтауне и сегодня является главным звеном, соединяющим нас с яхтсменами той поры. Из Кендала Хорнблауэры снова двинулись к югу, к Бату, где некоторое время принимали лечебные ванны и поехали далее в Лондон и, очевидно, в Смоллбридж. Сюда они прибыли уже в начале сентября и вскоре после этого услышали о победе Наполеона под Дрезденом. Теперь уже полностью выздоровевший, Хорнблауэр снова начал просить Адмиралтейство о предоставлении ему должности. Опасаясь, что его раздражение от неудач может привести к возобновлению болезни, Барбара теперь присоединилась к его усилиям, используя свое далеко более мощное влияние на гораздо более высоком уровне. Ей отвечали, что это — только дело времени, пока освободится подходящая вакансия. Не было и речи о том, что про Хорнблауэра забыли или им пренебрегают.
Он может получить первый же линейный корабль, который будет нуждаться в смене командира. Барбара настаивала на чем-то лучшем, говоря, что именно Хорнблауэру удалось убедить пруссаков под Ригой повернуть штыки против Наполеона. С тех пор эта легенда неоднократно повторялась, правда свидетельств ее истинности было маловато. Тем не менее, вся эта история не слишком пригодилась Хорнблауэру в то время. Он не был кандидатом на дипломатический пост, он хотел командовать на море, но для большинства возможных вакансий он обладал или слишком большим, или (в большинстве случаев) недостаточно большим капитанским стажем. В последнюю неделю сентября Хорнблауэры переехали в свой дом на Бонд-стрит в Лондоне, из которого Барбара приготовилась вести бой с Адмиралтейством на короткой дистанции. Похоже, для нее не существовало преград, если речь шла о карьере ее мужа и Хорнблауэр, к счастью, очень мало знал о том, какое именно давление она приготовилась организовать на этот раз.
При всем своем мужестве и талантах, Горацио, тем не менее, вел себя как сельский сквайр, слишком гордый, чтобы просить чьей-либо благосклонности. Его же жена происходила из благородной семьи, которая выпрашивала себе подачки на протяжении последний ста лет. Как бы иначе ее дед получил титул пэра? Как бы иначе ее отец был произведен в графское достоинство? По сравнению с сельским дворянством, настоящие аристократы никогда не стеснялись просить о том, что им было нужно, и продолжали просить об этом, пока утомленная их настойчивостью власть, наконец, не давала им это. В 1813 году Уэлсли не были на пике своего влияния, ибо Ричард лишился своей должности, так как не смог сформировать правительство годом ранее. Тем не менее, у них были друзья и родственники, а зависть Ричарда к Артуру в те времена еще носила более скрытый характер. Если бы министры тех дней вознамерились бы воспрепятствовать вхождению Хорнблауэра в Палату Лордов, они бы показали бы себя лучшими из всех своих предшественников на этом посту. Небольшой риск подобного развития ситуации существовал, но гораздо более сложной задачей на текущий момент оставался поиск для Хорнблауэра командования на море. Брак, который дал Хорнблауэру влиятельных друзей, в то же время способствовал и появлению у него высокопоставленных врагов. Его следующее назначение легко могло навсегда покончить с его карьерой и есть основание полагать, что в данном случае было решено именно так и поступить. Задача, поставленная перед ним, от выполнения которой он не мог отказаться, не оставляла ему (как это предполагалось) другого выбора кроме бесчестия или смерти.
9. Пэрство
Британия во времена Хорнблауэра вплотную приблизилась к катастрофе в 1797 году, когда на флоте вспыхнул мятеж. Это был момент смертельной опасности, но ситуацию тогда спас Ричард, граф Хоув. После того, как старый адмирал убедил Парламент даровать бунтовщикам общую амнистию, ему удалось также убедить матросов вернуться к исполнению служебных обязанностей. Следующей задачей было восстановление дисциплины, и это уже выпало на долю сэра Джеймса Джервиса (графа Сен-Винсента), великого учителя флота, который за тем предстояло возглавить Нельсону. С тех пор боевой дух флота постоянно поддерживался благодаря одерживаемыми им победами. Тем не менее, уроки 1797 года не были забыты, тем более, что о существующей угрозе постоянно напоминали мелкие возмущения то на одном, то на другом корабле, управляемых жестокими офицерами.
Теперь же, в сентябре 1813 года, пришли известия о мятеже, который мог иметь весьма серьезные последствия, хотя бы в качестве примера для остальных. Команда шлюпа «Пламя» (18 пушек), несущего блокадную службу в бухте Сены, взбунтовалась против своих офицеров и захватила их в качестве заложников. Шкиперский помощник с четырьмя моряками, оставшиеся верными присяге, были отправлены на берег в гичке с ультиматумом для Адмиралтейства. Гичка достигла Бембриджа, и ультиматум попал в руки их светлостей лордов Адмиралтейства. В нем матросы обвиняли мистера Чедвика (командующего шлюпом лейтенанта) в тирании и убийстве. Письмо заканчивалось знаменательной фразой: «Мы хотим сражаться за свободу Англии и преданы ей всем сердцем, но Франция у нас с подветренного борта и мы все стоим на том, что не дадим себя повесить как мятежников. Так что если вы захотите захватить наш корабль, то мы лучше сдадим его жандармам, а сами останемся во Франции.»
Рассматривая этот документ, военные моряки из числа членов Адмиралтейского совета уже знали (или, по крайней мере, подозревали), что Чедвик был несправедливым и жестоким человеком, обойденным чином и разочарованным в службе. Его команда была просто доведена до бунта и любая другая команда, имеющая решительного лидера, на ее месте, скорее всего, сделала бы то же самое. С другой стороны, мятеж всегда оставался мятежом и был опасен уже самим своим примером. При этом, к сожалению, любая попытка захватить «Пламя» лишь подтолкнула бы мятежников искать спасения во французском порту Гавр. Сама по себе утрата шлюпа не имела особого значения, но Наполеон использовал бы это как ценный повод для пропаганды. На страницах его «Монитора», «Пламя» стало бы, по меньшей мере, фрегатом, а его сдача стала бы доказательством падения боевого духа в английском флоте. Сообщения об этом инциденте широко бы распространились и были бы использованы странами, которые могли бы (а могли бы и нет) повернуть оружие против Наполеона.
