Лилия Беляева - Загадка миллиардера Брынцалова
Множество мыслей зароилось тотчас в моем мозгу… Отдала предпочтение одной и сказала;
— Передать могу. Но лучше вы позвоните по телефону пресс-секретарю. Он вам посоветует что-нибудь, объяснит…
И в глаза человеку старалась не смотреть. Конечно, мне было его жаль, как всякого просителя. Но и неловко за него, за наивные строчки письма, за холуйский тон… А еще во мне полыхнула ненависть к той жизни, которая способна так ухайдакивать людей… а еще подмигивала во мне надежда, слабеньким таким огоньком, но все-таки: а что, если пресс-секретарь В. А. Брынцалова, который разговаривал со мной по телефону на удивление ровным, внятным голосом, и впрямь что-то да сделает в пользу обкраденного… И как ни нелепо это звучит, но сам вид многоэтажки с крупно прописанным неоновыми трубками названием «Ферейн» на самом верху, в поднебесье, невольно внушал доверие к возможности того, кому это все принадлежит…
Со мной же все в это раннее утро происходило на удивление просто. Тот же ровный, предупредительный голос пресс-секретаря Александра Васильевича Толмачева, которого я еще ни разу в глаза не видела, объяснил мне, где получить пропуск и в какую дверь офиса пройти, и на какой этаж… и в какую комнату…
Что бросилось мне в глаза сразу после того, как охранники, молодые ребята в будочке, пропустили меня на территорию «Ферейна», где, как я уже знала, кроме офиса и других административных помещений, находились производственные цеха? Ухоженность зеленых газонов, выверенная геометричность каждой линии, белизна каменных бордюров и — свежесть воздуха, и шелест густых высоких тополей. Невольно оглядываюсь на воняющее бензином Варшавское шоссе… Слишком уж неправдоподобно быстро попала из суеты большого города, из его миазмов, — в мир чистоты, тишины, основательности.
Схватила глазом стадо машин, видимо принадлежащих работникам администрации, особо породистое, почти все — иномарки. Невольно взглянешь на себя как бы со стороны: мол, а достоин ли твой внешний вид соприкосновения со столь очевидным ростом благосостояния отдельных трудящихся?
Но юмор юмором, а когда перед тобой сама по себе открывается дверь, а точнее — согласно каким-то законам физики послушно расползаются прозрачные ее половинки и нога твоя ступает не абы на что, а на толстый фирменный половичок с надписью «Ферейн»… А когда охранник протягивает руку за твоим пропуском… А когда ты можешь поставить сумку на диван из кожи, который вроде мелькал средь другой итальянско-заморской мебели по телику… А когда вежливо-учтивая гардеробщица аккуратно распрямляет твое не шибко модное пальтишко на плечиках… А когда под твои ноги стелется то зеркальный мрамор, то мягкость ковра, а когда еще один охранник с сотовым телефоном чуть-чуть настороженным взглядом провожает тебя в лифт…
На что я рассчитывала? Надеялась? Что, разумеется, в это же утро попаду «на свидание» с В. А. Брынцаловым. Была уверена, что он выслушает меня со вниманием. А как могло быть иначе, если я иду к нему не только с приятельско-журналистским любопытством, но и с добром? Объяснить… прояснить…
Но пока, подходя к комнате на пятом этаже, где ждал меня Александр Толмачев, я думала именно о нем. Каким же мне рисовался пресс-секретарь обладателя — страшно сказать! — двух с половиной миллиардов? Солидным человеком не моложе сорока, естественно, достаточно чопорным, хладнокровно деловым и подчас, если учесть необычайную легкость, с какой хозяин владеет так называемой неформальной лексикой, — хамоватым. Стало быть, надо держать ухо востро… мало ли…
Однако из-за стола навстречу мне поднялся высокий, спортивного покроя человек тридцати примерно лет, быстро, в момент вобрал меня с корешками в свои прозрачные пространные глаза и заявил:
— Очень хорошо! Сейчас будем пить чай!
Появились пирожки с вареньем, появились чашки с чаем, и все, кто находился в комнате, образовали как бы родственное, вкруговую у стола, чаепитие, приятное, конечно, но для меня несколько странное, — я же пришла на встречу с В. А. Брынцаловым!..
Но — решила — «со своим уставом в чужой монастырь не ходят», и следует ждать…
Между тем атмосфера некоей метафизичности все сгущалась и сгущалась. Человек лет сорока в темных локонах до плеч, с горящим взором произнес:
— Послушай мою кассету, вот эту.
Невозмутимый пресс-секретарь не торопясь исполнил предложенное — вогнал кассету в щель магнитофона, комнату заполнил голос певца, поддерживаемый музыкальными инструментами, приятный голос, надо сказать…
Далее Александр Толмачев, сидевший лицом к окну, сверкая безупречной белизной рубашки и манжет, спросил певца:
— Скажи, у тебя бывает состояние, когда ты чувствуешь в себе такую энергию, что способен расколоть надвое земной шар?
— Да! Готов! Но я себя сдерживаю, — ответил певец, тряхнув кудрями.
Передо мной на полу сидела молодая женщина с распущенными волосами, по отдельным репликам я догадалась, что певец и она как-то связаны, и ей хочется помочь ему. Чуть позже это мое предположение оправдается — она подарит мне свою рецензию на стихи этого пока мало кому известного поэта, и в этой рецензии будет прямо так и сказано, что в ближайшее время поэт-певец переплюнет по известности и Маяковского, и Есенина, и еще кого-то. Мне понравилась чисто женская вера, пылкость, страстность, готовая оберечь и вывести на дорогу всечеловеческого признания поэта-певца. И мне не очень понравилось, как он довольно резко обрубал ее на полуслове… а она не поддавалась, и глаза ее оставались неизменными — доброжелательно-веселыми по отношению ко всему на свете.
Но, видимо, она почувствовала, что я ей чуть-чуть, но сочувствую, и подсела ко мне, встала передо мною на колени, взяла мои руки в свои и, раскрыв глаза пошире, мягко потребовала:
— Смотрите мне в глаза и дышите глубже! Я сейчас передам вам часть моей энергии! Только в мои глаза смотрите! И глубже, глубже дышите!
Согласитесь, было от чего крыше поехать. Ты приходишь с деловым визитом к деловому-пределовому человеку, а попадаешь ни с того ни с сего на сеанс экстрасенсорики!
Женщина была мила, доброжелательна и мимо хотела мне одного только добра, я улыбнулась ей от души, попробовала выполнить ее незатейливую просьбу и дышать, дышать, втягивая таким нехитрым способом чужую энергию, но надолго меня не хватило — не втягивалось в меня ничего. Чтобы как-то оправдаться и не обидеть самоотверженную спасительницу, я повинилась:
— Не выходит, не выйдет, я сама то еще явление природы — ко мне тяжелые утюги прилипают и восемнадцать ложек-вилок-ножей зараз…
Не соврала, нет, действительно, если уж вовсе оголодаю — пойду на перекресток и давай показывать фокусы. Удивление оплачиваемо!
