Олег Смирнов - Эшелон (Дилогия - 1)
На войне кому-то везло, кому-то не везло. Но иногда, повторяю, и соображать надо было. Вот ты заявляешь: ночевка в Сувалках. Ночевали, ночевали, не отпираюсь. А теперь вникай, как складывалась ситуация. Въехали мы в Сувалки, начали размещаться, начальник штаба на первом этаже, я - на втором. Ты соорудил мне постель у одной степы, я приказал перенести к противоположной.
Так? А почему приказал? Рассуждай: бои идет близко, немецкие танки выползают из лесу и бьют болванками по окраине Сувалок.
Значит, нужно подальше от той степы, что обращена к лесу и немцам. Перенесли постель, а танк и долбанул болванкой, пробило стену, спи я там махай кадилом. Или ты в бога ие веришь?
В нечистую силу веришь? А возьми недавний случай - бой под Кенигсбергом. Как погибли командующий артиллерией и замначштаба? А так. Ночью наши штабные машины задержал на развилке патруль: "Дальше нельзя немцы". - "Как немцы? Их же там не было?" - "Прорвались". Пу, коли прорвались, мы свернули с шоссе, заночевали до рассвета. Командующий же артиллерией и зампачштаба без моего ведома поехали дальше, по пути обругав патрульных: "Вы трусы, никаких там фрнцев нету в помине!"
Храбрецы были отменные, ибо дегустировали трофейный коньяк...
Кончилось тем, что немцы из засады влепили в их "виллис" фаустпатрон, погибли офицеры, хорошие в общем, заслуженные офицеры... Словом, так вот обстоит: где повезло, где сам соображал.
Ординарец с сомнением сказал:
- Не-е, товарищ генерал, тут-ко без нечистого не обошлось - уцелеть в таких передрягах...
Комдив улыбнулся, прощально похлопал его по плечу. А над Пруссией гремела, как напоминание о прошедшем, добрая весенняя гроза, и в воздухе пахло цветочной пыльцой, дождевой свежестью и тройным одеколоном, которым щедро надушился после бритья бравый уральский казак.
Да, умеют журналисты рассказывать. Но я слушал их, а припоминал нашего Фрола Михайловича Абрамкипа и других ветеранов роты, уехавших с первой демобилизацией. Не забыл ли Абрамкпп меня? Безотказный был старикан!
А тертый калач, ординарец комдива, на Урал ведь уехал. Может, сумеет выйти к эшелону, к генералу. Если генерал даст ему телеграмму, адрес-то ординарец наверняка оставил. Мне Абрамкин Фрол Михайлович тоже оставлял адресок, да я его посеял, раздолбай. И письмеца теперь не черкнешь. Хотя до писем я не охотник, лепь-матушка губит. Получать - куда ни шло, писать - увольте.
Вот в блокнотик я иногда записываю интересные, ценные сведения и гениальные мысли. Свои в том числе. Например, после посещения редакционного автобуса я записал: "1. Слабая воля - это нехорошо. Давал слово не пить, а у "дивизионщиков" вкусил неразведенного спирта. 2. Но воля у меня не столь слабая: сказал себе - не напьюсь - и не напился. Был лишь навеселе. В теплушку вернулся в полной форме. Следовательно, умей держать себя в руках, это золотое правило".
Но еще чаще я их не записываю, свои гениальные мысли.
Мелькнут - и забудутся. Вот мелькнуло: "Новая война. Когда она будет? Узнать бы дату! А. может, не стоит? И чем война закончится? Я то хочу определенности - любой, пусть даже трагической для меня, - то хочу продлить неопределенность, пребывая в неведении. Двойственность моей натуры? Но двойственность - это плохо". И забылось.
18
Человек - совершеннейшее создание, И вот это чудесное, неповторимое создание лишают жизни. Кто лишает? Да столь же совершенные, расчудесные создания. Черт знает что! Как сделать, чтобы не было войн? Наступит ли когда-нибудь вечный мир? Должен наступить, хотя сейчас думается об этом иногда без уверенности. Впрочем, иногда и с уверенностью.
На воине я научился убивать. Меня убивали, да не убили, и я убивал некоторых убил. Таких, как я, людей. Вся штука в том, что люди эти были врагами. Из этого следует: войны не кончатся, пока не кончится вражда на планете. А из этого следует:
пошли-ка подальше прекраснодушие и чистоплюйство, поскольку ты все-таки не пацифист, а солдат. Прекраснодушие оставим до лучших времен. Однако до чего же я задубел: о человеческой смерти говорю - штука.
Людям нужно верить. И я верю. Подчас на слово. Но как часто они обманывали меня, и тогда я корил себя за телячью доверчивость. А переиначяться не могу. Глупая, ребяческая доверчивость - не моя вина, а моя беда.
Столбик, обозначающий стык Европы с Азией, мы проспали, включая и дневального. Ничего не попишешь, ночью сладко спится. Уже которые сутки в пути, и вроде бы отоспались. Аи нет, придавить минут шестьсот всегда в охотку.
Уральские горы подставляли солнышку своп крутые, острогорбые спины; елышк на них был похож на вздыбившуюся шерсть.
С гор стекали ручьи. Речки и озера голубели в долинах, в расщелинах. На разъездах, где останавливались, пропуская пассажирские поезда, была оглушающая тишина. Оглушающая - потому что в знойном, тягучем воздухе висел звон кузнечиков - и ничего более. Днем небо на Урале высокое-высокое, но ночные звезды кажутся досягаемыми: протяни руку - и потрогаешь любую.
Ночью горы обступают железнодорожное полотно, и ели сбегаются прямо к вагонам.
Ночами же полыхало зарево - и вблизи дорогп, и подальше, в горах. Наверное, там варили сталь. Наверное, там делали танки и пушки. Правильно, Урал - арсенал страны. Как писали в газетах: Урал кует оружие. И посейчас кует? Заводских труб здесь изобильно, как в Подмосковье.
Вот когда видишь эти трубы, чувствуешь: могуча твоя страна.
А когда заводские трубы где-то угадываются за лесом, чувствуешь: твоя страна может быть еще могучей, еще не все силы развернула. Потому уральская да сибирская сталь сломала сталь рурскую и сломает любую другую, если доведется так - сталь на столь.
В городах и поселках мало зелени, хотя они окружены лесами.
Пыльно, дымно. А рядом, в ельнике, в березняке, благодать. Сойти бы с поезда и пожить на заимке недельку-другую. Чтоб подальше от деревень, чтоб на берегу речки или озера, чтоб в лесу куковала кукушка и звенели кузнечики. Да не одному пожить, а с девахой вроде Эрны. Вспомнил об Эрпе, и во мне рождается плотское, жадное. Не всегда мои мысли о ней такие. Бывает, что вспоминаю о ней чисто и грустно. Но как-то мимолетно. Плотские же воспоминания долги и мучительны. И я не стесняюсь их. А почему я должен стесняться? Я люблю эту женщину и был близок с ней. Что ж тут плохого? Что немка? Ерунда! Немка тоже человек. И, как я убедился, неплохой. Нас свела война, точнее - свело то, что порождено войной. Да, военная судьба соединила, она же и развела.
Не знаю, как Эрна, а я - чем дальше, тем больше - тоскую по тем дням, по Эрне тоскую. Что было у меня и Эрны - для нас двоих, и ни для кого более. А ни ее, пи себя стесняться не надо...
Вот я, едва касаясь губами, целую Эрну, и печальное, прпвядшее лицо будто окропляется живой водою. И мне хочется целовать и целовать ее - чтоб милое, грустное лицо оживало.
