Дмитрий Лоза - Танкист на «иномарке». Победили Германию, разбили Японию.
Гвардии капитан молча бился над мотоциклом, но тот не подавал признаков жизни. Получив такую мощную моральную поддержку, Николай как-то буднично произнес: «Через секунду он у меня заработает!» Дубицкого эти слова, видимо, задели за живое. «Ну-ка, попробуй!»
На удивление всех присутствующих, и зампотеха в том числе, Радин действительно через мгновение завел мотор. Дружный смех офицеров был «наградой» югославу. А Дубицкого заставил даже чертыхнуться. «Товарищ капитан, можно два круга проехать?» — спросил Николай. «Езжай хоть три», — со злостью ответил Дубицкий. «Есть!» — и мотоцикл рванул с места.
Как и когда Радину удалось «испортить» мотоцикл зампотеха, «тайна за семью печатями». Никому он ее не раскрыл. Может, берег про запас. При случае еще раз попытать счастья: потешить душу и сердце быстрой ездой на служебном «трехколеснике».
Трагедия
Грянула она перед новым, 1946 годом. Весь январь месяц большой коллектив штатных и прибывших из округа врачей пытался взять ситуацию под контроль, но не везде и не всегда им это удавалось.
С вступлением частей и соединений 6-й гвардейской танковой армии на территорию Маньчжурии мы столкнулись с тем, что весь японский наземный транспорт работал не на бензине, а на этиловом спирте. Готовясь к предстоящим боям, нам следовало бы знать об этой особенности обеспечения японской армии! Наши автомашины к такому горючему не были приспособлены. Зато эта жидкость быстро нашла другое применение — ее стали разводить до желаемой крепости и наливать в кружки и стаканы. Пили и хвалили. Бочками запасались! Когда возвращались на Родину, и я припас две или три двухсотлитровые емкости для всяких будущих торжеств. Однако к двадцатым числам декабря вывезенные запасы спирта иссякли. Но тут, к великой радости любителей горячительного, из Маньчжурии начали прибывать последние воинские эшелоны, везшие в том числе и бочки спирта. Все бы ничего, но среди них оказалось какое-то количество наполненных метанолом, по цвету и вкусу ничем не отличающимся от этилового спирта. Встречи друзей, однополчан, приближался, а затем и наступил первый мирный Новый год. Одним словом, поводов для застолий было хоть отбавляй. И разразилась трагедия. По гарнизонам покатилась волна массовых тяжелейших отравлений. Мне позже рассказывали, что на 77-м разъезде на свадьбе майора, летчика-истребителя, уцелела только невеста, не выпившая ни капли спиртного, а несколько десятков боевых офицеров после этого торжества приказали долго жить.
Беда пришла и в наш батальон. С окончанием войны были упразднены ординарцы командиров рот. Оставалась такая должность пока только у командиров батальонов и других вышестоящих начальников. Поэтому мой ординарец гвардии старший сержант Григорий Жуматий готовил пищу для всех офицеров управления, которые собирались на ужин в моей квартире. Так было и 20 декабря. По непонятной причине отсутствовал во всем аккуратный гвардии старший лейтенант Сергей Смирнов, мой заместитель по хозяйственной части. Я попросил Григория Данильченко, который ближе всех находился к двери, сходить за Смирновым, комната которого располагалась этажом ниже. Через несколько минут в столовую вбежал бледный, как полотно, Данильченко и еле выдавил из себя два слова: «Сергей мертв!..» Это было только начало… Пик большой трагедии пришелся на последнюю декаду декабря старого и первую — январскую — нового года. Зима в Забайкалье уже вошла в свои полные права — морозы стояли под 30 градусов. В каменистом замерзшем грунте выкопать могилу было невозможно. А их каждый день требовались десятки. По приказу командира корпуса на кладбище, что в 300 метрах юго-западнее разъезда, саперы взрывным способом вырыли большой по диаметру и достаточно глубокий котлован для братской могилы. Туда вплотную устанавливали гробы и засыпали их землей. Когда первый «этаж» заполнил дно котлована, подобным образом стал формироваться второй, третий и, наконец, последний — четвертый. Многоэтажная братская могила приняла многих…
Тяжело, невыносимо тяжело было хоронить боевых друзей. Сердце, казалось, готово разорваться на части от жуткой картины ухода из жизни в мирные дни наших однополчан. Человек, выпивший метилового спирта, до последнего вздоха оставался в полном сознании, страстно молил врачей спасти его. Они и без просьбы пострадавшего принимали всевозможные меры. Вскрывали вены, чтобы пустить кровь, поили отравленного литрами раствора марганцовки, стараясь промыть желудок. Не помогало…
Все в батальоне, и особенно Коля-югослав, были потрясены вестью, что сия горькая судьба не миновала нашего товарища гвардии капитана Николая Богданова, который в это время исполнял обязанности коменданта гарнизона. Мы направили Богданова в Борзинский армейский госпиталь, где хирургом работала жена Дубицкого Елена Григорьевна. Знали, что она обязательно поможет положить Николая Николаевича на лечение. Александр Львович буквально силой усадил начштаба в машину и умчался с ним к супруге. Прошла неделя. К большой радости всех танкистов батальона, Богданов, вернувшийся живым и, как нам показалось, здоровым, приступил к исполнению своих прямых служебных обязанностей.
Где-то в конце января или начале февраля я работал с Богдановым в помещении нашего штаба. Подошел мой заместитель по политической части гвардии капитан Александр Туманов, с которым мы разрабатывали черновик плана проведения 23 февраля праздника Дня Советской Армии.
И вдруг ко мне обращается Николай Николаевич: «Дмитрий, ты слышишь, какая красивая звучит музыка?» Я и Туманов переглянулись. Молчим. «Вот это мелодия! Ее звуки становятся с каждой минутой все сильнее. Звучит оркестр! Слаженно!» Кругом была почти абсолютная тишина. Весь личный состав первого и второго танковых батальонов работали в парке. В казарме находился только внутренний наряд. «Да, да, Николай, играют отлично», — ответил я, чтобы как-то успокоить Богданова. Стало ясно, что отравление для начальника штаба не прошло бесследно. Я вышел из комнаты штаба и приказал второму дневальному срочно вызвать ко мне гвардии капитана Дубицкого. В казарму не вернулся, а стал прогуливаться недалеко от входа в нее. На душе кошки скребли. Сердцем чувствовал, что Николай тяжело болен. Зампотех не заставил себя долго ждать, подкатив на мотоцикле: «Саша, с Богдановым плохо. Голова у него не в полном порядке. Говорит, что у нас где-то играет хороший оркестр! Началась галлюцинация! Надо его спасать! Вези снова в Борзю». Каким-то образом Александру Львовичу удалось уговорить Николая Николаевича съездить к Елене Григорьевне, а последняя постаралась сразу же положить больного в госпиталь.
