Борис Панкин - Пресловутая эпоха в лицах и масках, событиях и казусах
Присутствующие замерли. Заседания секретариата, хоть и освященные присутствием высоких особ, проходили обычно дежурно и вяло. Теперь же назревало что-то вроде сенсации.
– Конечно, – продолжал своим тихим тонким голосом Суслов, – если мы будем продавать такие вещи… – тут он сделал паузу, подыскивая слова, – как вот эта книга, я на днях прочитал – про дом правительства…
– «Дом на Набережной» называется, – услужливо подсказал кто-то из помощников.
– Да, дом правительства, – повторил, не поправившись Михаландрев, – так там за него большие миллионы дадут. Большие миллионы. Или другая вещь, на сцене идет. Там, рассказывают, голая женщина по воздуху летает…
– «Мастер и Маргарита», – подсказал тот же помощник, и я подумал, что наверняка он имеет отношение к той страничке, которая побывала недавно на столе у главного нашего идеолога.
– Да, она, – сказал Суслов. – Такие вещи продавать – дело не хитрое. Их и так там с руками оторвут. Но нам эти миллионы не нужны.
И хотя в повестке дня стоял отчет издательского комитета, председательствующий, не заботясь о логике, предложил создать и направить комиссию в ВААП – для ознакомления с работой.
– Организация молодая, опыта работы в этом направлении у нас нет. Надо посмотреть вместе с товарищем Панкиным, возможно, помочь, подсказать…
И тут я увидел, как Тяжельников снова стал лихорадочно писать в своем блокноте.
Через неделю комиссия заявилась в ВААП. Ее возглавляла некая Петрова из Комитета партийного контроля, которая до этого уже добилась исключения из партии Лена Карпинского, а также двух журналистов, Бориса Гурнова и Генриха Буркова, работавших при мне в «Комсомолке» корреспондентами в Париже и Бонне.
Баба-вампир, о которой говорили, что ее боялся сам Арвид Янович Пельше – председатель Комитета. При Сталине она была репрессирована. При Хрущеве реабилитирована и освобождена. Но виновником своих злоключений считала не первого, а второго и таких, как он, ревизионистов, уклонистов. Положение инспектора КПК предоставляло ей редкую возможность бескомпромиссной и беспощадной борьбы с ними.
Снимая первый раз пальто в нашем вааповском гардеробе, Петрова сказала работавшим там женщинам, что им поручается информировать каждого, кто приходит к ним одеваться и раздеваться, что комиссия ждет от них писем с оценкой «руководства ВААП» и что подписывать письма не обяза тельно.
Вот об этой помощи, которую по его указанию организовал расторопный Тяжельников, я и рассчитывал поговорить с Сусловым на избирательном участке. Да не пересилил себя.
В дальнейшем ход событий показал, что на него и нечего было рассчитывать. Тяжельников понял указание главного идеолога страны лучше, чем я.
Первая атака между тем была все же отбита. Выдвигать открыто политические обвинения было уже не принято даже во всесильном КПК. А по линии коррупции, злоупотребления служебным положением или морального разложения «накопать» ничего не удалось даже не знавшей ранее поражений Петровой. Это была ее первая осечка, после которой она, говорили, уже не смогла оправиться.
Но КПК как таковой не унимался. Через какое-то время из Нью-Йорка пришло сообщение, что молодая жена представителя ВААП в Штатах, доктора философских наук Льва Митрохина… выбрала свободу. А попросту говоря, попросила политического убежища – для себя и двух своих близняшек, родившихся у Митрохиных во время этой служебной командировки.
Мы с женой в это время были в Крыму, на отдыхе, и узнали об этой драматической истории от… Громыко. Да-да, от министра иностранных дел, к тому же еще члена политбюро Андрея Андреевича Громыко, который проводил отпуск на бывшей сталинской даче в Мухолатке. По дороге в Бахчисарай мы заехали туда за Толей Громыко, и вышедший нам навстречу отец его поведал об информации, которую только что получил. Он же рассказал, что брошенный отец и муж вел себя «достойно» – два часа жена, сидя уже в машине церэушников, безуспешно уговаривала его последовать ее примеру, сделать правильный выбор между свободой и репрессиями, которые ждут его в Москве.
Репрессии не заставили себя ждать. Митрохина в тот же день этапировали в Москву, а там немедленно вызвали на ковер – на заседание коллегии КПК. Лева по вполне понятным причинам был в полной прострации, а я пытался обратить внимание уважаемых членов Комитета на абсурдность ситуации – осуждать и наказывать человека, который ради верности своему гражданскому долгу понес такую потерю.
Митрохина исключили из партии, мне, как руководителю учреждения, в недрах которого все произошло, объявили выговор – третий в моей коллекции.
Петрова, хоть в этом разбирательстве и обошлись без нее, была отомщена. Мои попытки дозвониться до Михаландрева, тем более попасть к нему на прием успеха не имели.
Он, говоря современным языком, просто-напросто сдал меня партопричникам, когда обнаружил в своем недавнем фаворите идеологическую червоточинку.
Последний поразивший меня штрих. Внезапная смерть оказавшегося отнюдь не бессмертным Кощея застойных времен застала меня в Минске, на съезде журналистов этой тогда еще советской республики. В тот же день мне позвонил один из многочисленных моих цековских кураторов и спросил, не собираюсь ли я прервать командировку, чтобы присутствовать на государственных похоронах. Услышав, что такого намерения у меня нет, он был шокирован. Я почувствовал, что мой отказ ранил его в самое сердце.
Юлиан и «Дядя Степа»
В пору, когда разгорался скандал вокруг статьи «Комсомолки» о сталинских романах Ивана Шевцова, которые, кстати, поминает и Алексей Аджубей в своей книге «Те десять лет», нашим страстным защитником был Юлиан Семенов.
Юлиан, к тому времени уже автор и романа и сериала о Штирлице, не скрывал, что сам был вхож в начальственные кабинеты, но считал, что в сложившейся тогда ситуации его весу будет уже маловато.
– Надо подключать Сережу, – заявил он, имея в виду своего тестя Сергея Владимировича Михалкова, который в добавление к своей мало с чем сравнимой известности занимал в ту пору и немалое официальное положение – был председателем Союза писателей РСФСР.
Мы к тому времени были довольно хорошо знакомы с Сергеем Владимировичем, и я уже успел освоиться с тем фактом, что писатель, чья книга, разумеется «Дядя Степа», была первой в твоей жизни, которую ты прочитал самостоятельно, вдруг становится тебе чуть ли не другом и зовет тебя по-свойски «старик».
Знал я, однако, и то, что даже в семье его как автора двух версий гимна СССР заочно называли «дважды гимнюк», и не очень-то надеялся, что он захочет ввязываться в чужую драку. Что у него, своих проблем, что ли, не хватает?
![Дарья Ардеева - Запретные территории [СИ]](/uploads/posts/books/77022/77022.jpg)
