Екатерина Цимбаева - Агата Кристи
Какой это был чудный вечер! Мы ели подгоревшую рыбу и были счастливы!»
5Пять лет войны словно стали перерывом в ее жизни. Она долго говорила, что «нечто случилось пять лет назад», хотя с тех пор минуло десять: война в счет не шла. Послевоенная атмосфера не раз описана в ее романах. Англия, на чью землю не ступили гитлеровские войска, пострадала гораздо меньше оккупированных стран. Но ее победа обернулась поражением. СССР, понесший неслыханные потери, ценой безмерных усилий вышел из войны сверхдержавой. Англия потеряла Империю — и себя. Прежняя жизнь стремительно разрушалась, Америка ломала британские традиции быта и нравов, цены и налоги взлетали вверх, чтобы уже никогда не упасть. Не было той эйфории от победы, которая потрясла Агату Кристи в ноябре 1918 года. И не стоит удивляться, что герой-победитель премьер-министр Черчилль потерпел сокрушительное поражение на первых же послевоенных выборах: страна, оставив позади ужас войны, голосовала против послевоенного ужаса.
Адмиралтейство вернуло Гринуэй в канун Рождества 1944 года в наихудшем виде. Хозяйке пришлось долго бороться в министерских коридорах и кабинетах за восстановление дома хоть частично за казенный счет. Но кое-что она сохранила как память о войне: «В Гринуэе у меня есть собственный военный музей. В библиотеке, которую во время постоя превратили в столовую, по верхнему периметру стен кто-то из постояльцев сделал фреску. На ней изображены все места, где побывала эта флотилия, начиная с Ки Уэста, Бермуд, Нассау, Марокко и так далее, до слегка приукрашенной картины лесов в окрестностях Гринуэя с виднеющимся сквозь деревья белым домом. А дальше — незаконченное изображение нимфы — очаровательной обнаженной девушки, которая, полагаю, воплощала мечту этих молодых людей о райских девах, ждущих их в конце ратного пути. Их командир спросил у меня в письме, желаю ли я, чтобы эту фреску закрасили и сделали стены такими, как прежде. Я тут же ответила, что это своего рода исторический мемориал, и я очень рада иметь его в своем доме. Над камином кто-то сделал эскизы портретов Уинстона Черчилля, Сталина и президента Рузвельта. Жаль, что я не знаю имени художника».
Теперь она устраивалась в поместье на всю оставшуюся жизнь. Расчищала одичавший сад, расставляла мебель. То были приятнейшие хлопоты, успокаивавшие истерзанные нервы. Она снова чувствовала себя леди, замужней женщиной, просто человеком в человечном окружении. Правда, правительство начало отравлять покой граждан бесчисленными анкетами, очень долго не снимались ограничения на продукты и предметы первой необходимости, прислуга исчезла как класс, в обществе царила депрессия. Думать об экономике или политике вовсе не хотелось. И мучительно билась мысль, что война окончилась — и никаких проблем не разрешила! жертвы оказались напрасными.
Но писатель в лучшем положении, чем его сограждане. Он может выплеснуть боль и тоску на бумагу. И тут одной Мэри Уэстмакотт недостаточно. Агата Кристи смотрела на героев войны, безуспешно пытавшихся втянуться в мирную жизнь, и нет-нет да вспоминала первого мужа, чьи послевоенные страдания некогда прошли незамеченными ею. Как сложилась бы его судьба, окажись он молодым в новых условиях? У нее не было оснований вспоминать Арчи добром, но кое-что, непонятое прежде, хотелось переосмыслить. И она написала «Берег удачи».
Зато в другом отношении писатель уязвим. Налоговые службы всех стран зверствовали, изыскивая любые источники пополнения истощенной казны. Еще во время войны ее счета в США были заморожены, хотя проценты по налоговым требованиям американских властей за прошедшие десятилетия с нее требовали! В Англии же на Агату Кристи обрушилась чудовищная налоговая ставка — в 18–19 шиллингов с фунта!! Такая фантастическая ставка (всего в фунте 20 шиллингов) была установлена для однократных значительных доходов, а не для постоянно высоких зарплат. По этой причине представители свободных профессий жили под «прикрытием» адвокатских контор, театров, лицензий частных детективов, что давало им налоговые льготы как предпринимателям или служащим. Но писатель считался лицом неработающим! Люди, на которых держался книгоиздательский бизнес (входящий, между прочим, в «большую пятерку» самых прибыльных занятий), не имели профессионального статуса. Художники его обычно тоже не имели, но картина — произведение однократное. Авторские же права писателей налоговый департамент рассчитывал не с рассказа или романа, а с их тиража! то есть считал один рассказ за 20 тысяч рассказов! Для женщины, которая жила только на гонорары за многотиражные издания и продажу авторских прав, это было равносильно требованию просто перестать что-то писать! Грустно читать, какой ужас у ее агента Эдмунда Корка вызывала перспектива клиентки получить более 100 тысяч фунтов за год, что поднимало ставку налога еще выше!
Но словно этого мало, налоги на американские доходы, которые она выплатила в США по таким же кошмарным ставкам, в Англии не засчитали! Это значило, что она обязана выплатить их еще раз на родине и, следовательно, не только не получить никаких денег, а еще остаться должницей. И любые новые поступления — а они текли широким потоком — лишь увеличивали ее задолженность в астрономической профессии. Королева детектива была одна на весь свет, но чиновникам, как обычно, не было до этого дела, они даже не пытались привести ее конкретную ситуацию к нормальному решению, подчистую отбирая все, ею зарабатываемое. Нет смысла теперь вникать в этот финансовый бред, достаточно сказать, что отныне до конца дней она жила под бременем налогового террора. Виноват ли в том ее агент Корк, чьи обязанности в ту пору вышли за пределы его компетенции литературного помощника автора, или виновато ее неумение сводить расходы с доходами, или все тот же Гитлер, — только любой в таких условиях перестал бы работать. И можно с уверенностью сказать, что с этого момента она писала не ради прибыли, а с верой в свой талант, в свое творческое призвание! И с безмерным восхищением склонимся перед ее силой духа, которая спасла нам столько чудесных книг…
Она никогда не теряла оптимизма:
«Я пришла в ярость, узнав об одной французской супружеской паре средних лет. Увидев, что разразилась война, что немцы вступили во Францию и победно маршируют по ней, они не нашли ничего лучшего, как совершить самоубийство. Но это же бессмысленно! Напрасный, достойный сожаления жест! Своим самоубийством они никому не принесли пользы. Между тем могли бы превозмочь тяжкие испытания, борясь за то, чтобы выжить. Сдаваться нельзя до самой смерти!»
