П. Бурышкин - Москва купеческая
Вопрос был разрешен без дальнейших прений…
К этой теме купеческого «инобесия» я постоянно возвращаюсь, потому что считаю ее чрезвычайно важной для выяснения общих настроений, царивших среди московского купечества. Для меня несомненно, что тяга в дворянство в сильной степени мешала «классовому» осознанию торгово-промышленной массы. «Облагороженный» элемент купечества был элементом непрочным и, пользуясь терминами Кокорева, можно сказать, что генеральские дети не хотели оставаться у прилавка.
Из не-московских, а общероссийских промышленных объединений представители первопрестольной столицы входили в организацию Всероссийских Съездов представителей промышленности и торговли. Я говорил уже немало и об этой крупнейшей русской группировке и об истории ее образования, в частности о том, что, когда, после 1905 года, стал на очередь вопрос о необходимости объединить торговлю и промышленность в обще имперском масштабе, то Москва этой задачи не выполнила. Не важно, хотела она или не хотела, сумела, или не сумела, — важно, что этот вопрос был разрешен в Петербурге и Петербургом, и
к тому же при весьма скромном участии представителей московских группировок.
Правда, впоследствии москвичи были и на съездах, и в составе руководящих органов, но по существу положение оставалось прежним: Москва, если официально не была вне общероссийского объединения, то, по существу, почти никакого участия в его жизни не принимала и, даже более того, почти не интересовалась его существованием. Все это относится, конечно, прежде всего к Биржевому комитету.
Трудно сказать, является эта рознь между петербургскими и московскими группировками лишь проявлением обычного спора между северной и первопрестольной столицами, или, наоборот, были какие-либо особые внутренние причины, которые вызывали несогласие между двумя промышленными центрами, между двумя методами общественной и промышленной работы. Вероятно, было и то, и другое, но, как бы то ни было, их отношения нельзя назвать хорошими. И нужно быть справедливым: со стороны московских деятелей, враждебность чувствовалась сильнее.
Нельзя сказать, что в Петербурге были лишь «чиновники», а в Москве «хозяева»: в Совете Съездов, среди главных руководителей, был ряд «хозяев», в подлинном, московском смысле этого слова. Таковыми были: П. О. Гукасов и гр. А. А. Бобринский и даже, в известном смысле, С. Г. Лианозов. Но на них всех был другой отпечаток, — откровенно говоря, отпечаток этот был в сильной степени «европейский».
Постоянно бывая на съездах, я довольно быстро ознакомился с обстановкой и завязал много личных «добрых отношений». Видимо, в Петербурге пригляделись и ко мне, и не удивлялись моей усидчивости, а другие, — те, кому нужно было бывать «по должности», бывали не всегда: не очень-то любили москвичи ездить в Петербург.
Нельзя сказать, чтобы эта рознь между Москвой и Петербургом не вызывала у некоторых стремления найти какое-то согласование, найти общий язык и устранить вредные трения. И опять-таки приходится сказать, что это течение шло с севера, а не из Москвы;
в Первопрестольной оно встречало мало откликов. В Петербурге был ряд лиц, стремившихся создать какое-то единство, справедливо осуждая эту мало обоснованную московскую подозрительность и даже враждебность. В борьбе с этим явлением они всегда старались использовать и привести в свою веру тех отдельных москвичей, которые появлялись на съездах. В числе этих лиц одно из самых первых мест занимал С. Г. Лианозов.
Уже в то время он имел крупную позицию в русской нефтяной промышленности: он был председателем русско-английской нефтяной корпорации и единственным, чьи акции котировались на парижской бирже. Лианозовское нефтяное предприятие было одно из самых старых в России.
На первый взгляд С. Г. был мало заметен: невысокого роста, может быть, несколько даже застенчивый, говоривший просто, без «ораторского красноречия». Но за этим скрывалось знание дела, большая ясность ума и необычайное умение подойти к собеседнику. Источником этого умения была благожелательность, с которой он вообще относился к людям и которая располагала к нему тех, с кем ему приходилось общаться.
Я говорил уже, что С. Г. считал себя, в известной степени, москвичом и имел, конечно, к тому основание. Во всяком случае, ему «сам Бог велел» явиться одним из связующих звеньев между воюющими сторонами, и эта роль ему удавалась. Мы быстро с ним сблизились;
он всегда очень ценил отсутствие предвзятой враждебности.
Тех же примерно настроений был и Павел Андреевич Тикстон, один из выдающихся деятелей и в Совете Съездов, и вообще в русской организованной промышленности. П. А. играл заметную роль: в то время он был руководителем синдиката «Продамета» (продажа металлов с южных заводов).
По происхождению он был англичанин, и это очень на нем сказывалось. В своем некрологе Н. А. Тэффи назвала его «первый русский джентльмен». Не знаю, был ли он первым, но джентльменом, несомненно, был. И это его какое-то внутреннее благородство весьма на всех действовало. Он никак не мог признать целесообразности войны «на пустом месте». Обладая большой силой убеждения, именно своей непредвзятостью, он обычно говорил: «Может быть, вы и правы, тогда убедите меня в этом. Но если вы этого не сумеете, то не мешайте мне вас убедить», — и часто последнее ему удавалось. Во всех попытках сближения противников П. А. всегда был одним из первых.
Таким же был и граф Андрей Александрович Бобринский — одна из замечательнейших фигур на фоне Совета Съездов. Конечно, А. А. был человеком другого мира, другого прошлого, других традиций, но в Совете Съездов, где он занимал место товарища председателя, он был своим человеком, как давний председатель Всероссийского общества сахарозаводчиков. Это был человек тонкой и глубокой культуры и редкой внутренней чистоты и светлости, — подлинный старый русский барин, в лучшем смысле этого слова. Мало кто пользовался таким единодушным уважением. Разумеется, и он был на стороне тех, кто «воевать» с Москвой не собирался.
К этой группе надо еще причислить инженера Дмитрия Петровича Кандаурова, — отца русского консула в Париже. Это был человек старой складки, вне всяких споров и разногласий, державшийся со всеми доброжелательно, в особенности как старший к младшим. Мне он очень помог быстрее освоиться с петербургским климатом.
Не буду останавливаться на тех, кто хотел походом идти против Москвы и всего московского. Во-первых, это был П. О. Гукасов, человек очень важный, загадочный и мало доброжелательный; во-вторых, инженер Н. И. Изнар, который не выносил Москву за ее «политику».
