Сергей Семанов - Дорогой Леонид Ильич
И вот итог: «Разъяснить т. М.А. Шолохову действительное положение дел с развитием культуры в стране и в Российской Федерации, необходимость более глубокого и точного подхода к поставленным им вопросам в высших интересах русского и всего советского народа. Никаких открытых дискуссий по поставленному им особо вопросу о русской культуре не открывать». Ясно, четко и вполне оскорбительно. Безликий партаппаратчик должен, видите ли, «разъяснить» великому писателю нынешнее положение в русской культуре. А то он не понимает этого, засев в своих Вешках и находясь «под каким-то влиянием»…
Секретариат ЦК 27 июня многостраничные бумаги Зимянина и иных утвердил, там красуются подписи Суслова, Кириленко, Черненко, всех остальных, но подписи Брежнева опять нет. Однако теперь эта обычная его уклончивость выглядела совсем иначе, нежели в 1970 году. Тогда речь шла о принципиальном, но все-таки второстепенном деле, теперь же — о корневых вопросах духовного развития страны. У Брежнева была прекрасная возможность — с помощью писателя, обладавшего громадным нравственным авторитетом во всем мире, начать хотя бы очень осторожное движение навстречу пробуждающейся духовности русского народа, основы и опоры социалистического Советского Союза. Но Брежнев ничего не понял и ничего не сделал.
Никаких оправданий тут ему нет и никогда не будет.
К концу жизни Брежнев оказался почти полностью окружен идеологическими советниками вполне определенного политического и национального толка. Особой его любовью пользовался очень сомнительный ученый из журналистов, ставший академиком, Николай Израилевич Иноземцев (отчество по паспорту — Николаевич), на XXVI съезде в 1981 году он стал даже членом ЦК КПСС. Но как острили соплеменники Иноземцева, жадность фраера сгубила… На посту директора Института мировой экономики начал подворовывать, попался, а тут еще его молодые забалованные сотруднички создали нечто вроде подпольного кружка. Вмешалось КГБ, Московский горком начал партийное дело. Иноземцев от страха скончался, но дело продолжалось.
Однако тут вовремя вступились друзья-советники Иноземцева. Позже об этом рассказывал Г. Арбатов с неприличной даже откровенностью:
«Мы с Бовиным решили попытаться во время уже намеченной встречи с Л.И. Брежневым, хорошо знавшим Иноземцева, поговорить об этом деле, если, конечно, состояние Генерального секретаря позволит завести такой разговор. Обстановка сложилась благоприятно. И мы рассказали Брежневу о невзгодах, которые обрушились на Иноземцева и, видимо, ускорили его смерть, и о том, что на послезавтра намечено партийное собрание, где постараются запачкать саму память о нем. Сказали также, что планируется учинить погром в институте.
Брежнев, для которого, судя по его реакции, это было новостью, спросил: «Кому звонить?» Мы, посовещавшись, сказали: лучше всего, наверное, Гришину, который был председателем партийной комиссии, тем более что и директива о проведении партсобрания исходила из МГК. Сделав знак, чтобы мы молчали, Брежнев нажал, соответствующую кнопку. Тут же в аппарате раздался голос Гришина: «Здравствуйте, Леонид Ильич, слушаю Вас».
Брежнев сказал, что до него дошло (источник он не назвал), что вокруг ИМЭМО и Иноземцева затеяно какое-то дело, даже создана комиссия по расследованию во главе с ним, Гришиным. А теперь намереваются посмертно прорабатывать Иноземцева, разбираться с партийной организацией и коллективом. «Так в чем там дело?»
Ответ был, должен признаться, такой, какого мы с Бовиным, проигрывая заранее все возможные сценарии разговора, не ожидали. «Я не знаю, о чем вы говорите, Леонид Ильич, — сказал Гришин. — Я впервые вообще слышу о комиссии, которая якобы расследовала что-то в институте Иноземцева. Ничего не знаю и о партсобрании».
Я чуть не взорвался от возмущения, но Брежнев, предупреждающе приложив палец к губам, сказал Гришину: «Ты, Виктор Васильевич, все проверь, если кто-то дал указание прорабатывать покойного, отмени, и потом мне доложишь». И добавил несколько лестных фраз об Иноземцеве.
Когда он отключил аппарат, я не смог удержаться от комментария: никогда не думал, что члены Политбюро могут так нагло лгать Генеральному секретарю! Брежнев только ухмыльнулся. Возможно, он считал такие ситуации в порядке вещей. Нас с Бовиным обуревали смешанные чувства. С одной стороны, мы были рады, что удалось предотвратить плохое дело. А с другой — озадачены ситуацией наверху и моральным обликом некоторых руководителей, облеченных огромной властью».
После циничного рассказа, как высокопоставленные прислужники обдуривали престарелого Генсека, очень смешно читать возмущение Арбатова, как он страдал от низкого морального облика «некоторых руководителей»… Уж чья бы корова мычала! Интриган-партаппаратчик Георгий Аркадьевич, старательно скрывавший от начальства свой «пятый пункт», к тому времени уже успел пролезть кандидатом в члены ЦК КПСС и депутаты Верховного Совета СССР, заслужить два ордена Ленина и орден Октябрьской Революции, множество иных наградных побрякушек и званий. И всего этого он достиг при безупречном моральном облике и никогда «нагло не лгал» своему Генеральному секретарю…
Впрочем, гораздо любопытнее иное. Николай Израиле-вич ушел в иной мир, похоронен по высшему разряду на номенклатурном кладбище, чего же потом-то было беспокоиться его друзьям-соплеменникам Арбатову и Бовину? А было отчего. Партийная комиссия горкома могла многое бы раскопать не только в денежных злоупотреблениях, а и во многом ином. Например, о своеобразном «подборе кадров» в элитном институте, про частые зарубежные командировки и странный подбор иностранных гостей, многое иное. Еще опаснее с КГБ: их люди без труда определили бы, что рекомендации Института мировой экономики, направляемые в ЦК и правительство, почему-то выгодны экономике не нашей, а западной… А ведь эти опасные ниточки потянулись бы и за пределы иноземцевского заведения… Куда же?
Однако Леонид Ильич все это уже плохо понимал…
В конце его деятельности брежневские «идеологические качели» перестали делать осторожные движения вправо-влево и застыли в некой вполне определенной позиции. Русско-патриотической ее никак уж нельзя было назвать. Это принесло потом неизмеримые несчастья и горести всему многонациональному советскому народу.
Итак, из Кремля и Старой площади на здоровую и спокойно развивающуюся страну пополз, как удушающий туман, пресловутый застой. Ясно, что именно оттуда выполз предатель Горбачев. Тут нельзя не удержаться от сравнения. Вся прозападная либерально-еврейская тусовка уже с начала нынешнего века галдит о наступившем в России новом застое. Не без оснований галдит, нельзя тут не согласиться.
