Виктор Чернов - Перед бурей
Своим неутомимым, кипучим темпераментом она предчувствует близость крупных событий и жаждет передать всем ту смелость революционного «дерзания», которая наполняет ее душу. Она совершенно наэлектризовала окружавшую ее и склонную к восторженности молодежь. Она вдохнула в них жажду открытой борьбы, жажду решительного революционного действия.
Тяжелее всех нас случавшиеся разногласия с молодежью отражались на Миноре. Молодежи скопилось заграницей вообще, а в Женеве в особенности, множество. Вскоре из нее выделился кружок, человек в 20–25, преимущественно рабочих из Западного края, особенно из Белостока, совершенно эмансипировавшихся от всякого влияния Осипа Соломоновича и постепенно совсем отдалившихся от него. Кружок скоро приобрел и своих лидеров. Это были: Евгений Лозинский (Устинов), претендовавший впоследствии на то, что он совершенно независимо от Махайского изобрел теорию непримиримого классового антагонизма рабочих с интеллигенцией, как монопольной обладательницей «умственного капитала»; семинарист Троицкий, впоследствии ставший, под псевдонимом Тагина, одним из литературных лидеров «максимализма»; и ученик земледельческого училища М. И. Соколов, прославившийся через несколько лет, под кличкою «Медведь», участием в Московском восстании и организацией знаменитого взрыва Столыпинской дачи на Аптекарском острове. Группа эта, посвященная Лозинским в теории расцветавшего тогда во Франции «анархосиндикализма», увлекалась «максималистской» перспективой захвата в момент революции всех фабрик и заводов для передачи их в руки рабочих, а лучшим средством приблизить революцию считала «экспроприации» и экономический (аграрный и фабричный) террор.
В Женеве молодая группа, принявшая резолюцию Устинова, насчитывала 25 человек. Согласно этой резолюции, «на обязанности боевых дружин в деревне должны лежать организация и осуществление на местах аграрного и политического террора, в целях устрашения и дезорганизации всех непосредственных представителей и агентов современных господствующих классов». Резолюция требовала, чтобы партия решила: 1) «немедленно, сейчас же приступить к организации с этой целью возможно большего числа боевых дружин» и 2) «заполнить всю деревенскую Русь листками и прокламациями, призывающими сами крестьянские массы к повсеместной организации таких дружин». И т. д., и т. д.
«Мы хотим, чтобы движение приняло такую форму, как в Ирландии, — говорил Лозинский. — Но мы не надеемся здесь исключительно на силы партии… Мы думаем, что нельзя всё возлагать на нас. Поднять деревню своими агитаторами мы не можем физически; единственное, что мы можем — это оказать идейное влияние на борьбу крестьянства…». «Мы можем только наводнить деревню листовками, брошюрами об экономической борьбе и об аграрном терроре». «Партия не может регламентировать работу крестьянских организаций. Контроль здесь невозможен и вреден».
Как сейчас помню, как разволновался из-за этого О. С. Минор. Иные из нас не разделяли его тревог. Очень печально, конечно, — говорили «флегматики», что впервые в нашей среде произошло что-то вроде деления на «отцов» и «детей», что вся аргументация более опытных и теоретически более подготовленных людей отскакивала, как от стены горох, от специфической «настроенности» компактной группы партийного молодняка.
И всё же, нечего принимать это слишком трагически. Если даже они сохранят свой заряд до возвращения в Россию, так ведь на местах они столкнутся с людьми, вооруженными известным опытом, которые их одернут… Но Минор только еще пуще волновался: «Этот толстокожий оптимизм надо бросить. На местах они чаще всего найдут пустое место после очередного разгрома, полтора человека с печатью комитета, и обработают их или отодвинут в сторону и сами завладеют печатью и наделают таких дел, что потом не будешь знать, куда деваться.
А, во-вторых, их резолюция опережает их приезд, ее уже везде читают — она ведь без именных подписей, это просто резолюция женевской группы партии, а в России все знают, что в Женеве и Гоц, и Волховской, и Шишко, и Чернов — и вот увидите, еще примут это за наше общее мнение, авторитет имен заставит смолкнуть сомнения, — и кто будет в этом виноват, если не мы? Нет, этого так оставить нельзя, нам надо составить контррезолюцию и так же широко ее повсюду распространить и всеми нашими подписями снабдить, чтобы никаких недоразумений и быть не могло. Вы там как хотите, а я не желаю, чтобы обо мне думали, будто я на старости лет в «красном петухе» обрел разрешение всех задач революции. Если вы так тяжелы на подъем, так я один составлю особое мнение и подпишу его и буду рассылать, — чтобы не чувствовать на своей совести потакательства такому вот революционному упростительству и вспышкопускательству!».
Осип Соломонович растолкал-таки всех, вплоть до самых хладнокровных, заставил меня засесть и составить обстоятельный проект резолюции, заставил нас собраться и обсудить подробно ее редакцию — и вот, благодаря ему, появился документ, имеющий существенное значение для будущего историка партии «резолюция о работе в деревне и об аграрном терроре» за 16-ю подписями. Тут были подписи и наших «стариков» — Волховского, Бохановской, Добровольской, Минора и его жены (Шишко и Гоца по болезни не было в Женеве, Лазарев жил в Кларане), и «середняков» — кроме меня и моей жены, дали свои имена Билит, позднее раненый при взрыве нашей лаборатории, Севастьянова, погибшая позднее в России на террористическом акте, и др.
В чем заключалась сущность нашей резолюции? Она решительно отвергала включение аграрного террора в число средств партийной борьбы и рисовала целый стройный «план кампании» в деревне. Вот этот план: «Мелкие деревенские организации, а равно и деревенские агитаторы-одиночки должны быть объединены в союзы, охватывающие возможно большие по пространству районы; должны быть поставлены в связь с городскими организациями, для обеспечения одновременности действий: должны подготовлять крестьянство своей местности к участию в общем одновременном движении и к расширению его в своем районе». Необходимо «повсеместное выставление крестьянами однородных требований, в духе нашей программы-минимум, и поддержание их всесторонним бойкотом помещиков и отказом от исполнения правительственных требований и распоряжений; сюда, в особенности, входит отказ от дачи рекрутов, запасных и от платежа податей.
Такой всесторонний бойкот вызовет, конечно, попытки сломить сопротивление крестьян репрессивными мерами. На такие репрессивные, насильственные меры необходим отпор также силой; подготовлять и осуществлять такой отпор есть дело крестьянских организаций, выступающих в этом случае в качестве боевых дружин. В подходящий момент такой отпор из ряда партизанских актов может превратиться в ряд массовых сопротивлений властям и, наконец, в частное или общее восстание, поддерживающее соответственное движение в городах или поддержанное им. Поскольку партийный лозунг этого движения должно быть завоевание земли, оно должно состоять не в захвате определенных участков в руки определенных лиц или даже мелких групп, а в уничтожении границ и межей частного владения, в объявлении земли общей собственностью, в требовании общей, уравнительной и повсеместной разверстки ее для пользования трудящихся».
