Николай Реден - Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919
С «Китобоя» направили посыльных, чтобы собрать членов экипажа, сошедших на берег. Через час напряженного ожидания, как раз когда последний член экипажа вернулся на борт корабля, мы услышали топот сапог: это многочисленный отряд латышских солдат с ружьями наперевес направлялся к нашему судну.
Капитан находился в каюте, но вахтенный взял ситуацию под контроль. Раздались отрывистые звуки команды, несколько человек бросились к орудию на корме, сдернули чехол и приготовились к стрельбе, другие выкатили на капитанский мостик с правого борта два пулемета. Латышские солдаты отступили за гору ящиков и мешков на пристани. Очевидно, они не ожидали сопротивления, но, когда пришли в себя от изумления, от «Китобоя» их уже отделяли три сотни футов сверкающей водной поверхности. Снова мы избежали захвата корабля без единого выстрела.
Рано утром следующего дня мы подошли в густом тумане к побережью Швеции. Весь день двигались на юго-запад. Когда на морскую поверхность спустилась тьма, мы увидели яркие огни Копенгагена.
Глава 29
Впервые за шесть лет мы оказались в городе, не изувеченном обезображивающими шрамами. Обильная зеленая листва парков и веселая суета на улицах превращали Копенгаген в волшебную сказку.
После нескольких лет, проведенных среди людей, которые постоянно испытывали голод и неопределенность, датчане показались нам фантастическими существами из другого мира. Мы с изумлением смотрели на ухоженных мужчин, праздно прогуливающихся вдоль тротуаров, глазели на беззаботных элегантных женщин и на детей, оглашавших улицы громким смехом. Мы не верили своим глазам и чувствам.
Но еще удивительнее было их отношение к нам. Несколько лет нас преследовали так долго и неотступно, что каждого постороннего человека мы невольно воспринимали с опаской, как потенциального противника.
Уже наутро все датские газеты отвели целые колонки рассказам о нас и нашем корабле. Сначала нас обеспокоили толпы людей, собравшиеся у перил набережной и наблюдавшие, как мы драили палубу и наводили чистоту на корабле. Но не было нужды знакомиться с датчанами близко, чтобы сразу же почувствовать их расположение, и эта атмосфера дружественности оказывала на нас ошеломляющее впечатление.
На другой день мы не имели отбоя от посетителей и приглашений. В Копенгагене было много русских — большей частью семьи, которые во время революции находились за рубежом. Они распахнули для нас двери своих домов и буквально состязались друг с другом в гостеприимности. Но русские составляли лишь небольшую часть расположенных к нам людей.
Добрососедские отношения между Россией и Данией были традицией, но мы не представляли их искренности и глубины, пока не оказались среди датчан в положении беженцев без гроша в кармане. Дружественность этого народа оказалась беспредельной, как, впрочем, и такт.
Члены благотворительного общества Копенгагена устраивали для нас балы, обеды и посещения театров. Армейские и флотские офицеры постоянно присылали нам приглашения в свои клубы. Люди скромного достатка посещали корабль и деликатно, но настойчиво приглашали в свои дома. Иной раз мы даже попадали в затруднительное положение: ответить на все приглашения было невозможно. Но больше всего мы ценили искренние симпатии к нам как к россиянам.
В то время, когда мы жили в Копенгагене, проводился плебисцит в древней датской провинции Шлезвиг, аннексированной Германией в 1864 году. Возможность выразить свои пожелания открылась перед населением Шлезвига вследствие победы союзников. Хотя России не было среди держав, подписавших Версальский договор, датчане не забывали о той роли, которую она сыграла в мировой войне. По мере того как предвыборное возбуждение достигало кульминации, появление нас, русских, в своих мундирах на улицах Копенгагена послужило сигналом к бурному проявлению чувств. Незнакомые люди часто останавливали нас, обменивались с нами рукопожатиями и зазывали в ближайший бар. Одна компания сменяла другую, пока мы не отчаивались добраться до корабля. На «Китобой» же возвращались в сопровождении ликующей толпы.
Внезапная перемена в нашей жизни захватила нас полностью. В первые несколько недель пребывания в Копенгагене мы ни о чем всерьез не задумывались. Нас заразило всеобщее веселье, а мы радовались еще и тому, что остались в живых. Однако эйфория спала, и ситуация представилась нам в более трезвом восприятии. Как ни приятна была нормальная жизнь, мы еще не стали ее частью, рано или поздно каждому из нас предстояло вернуться на исходный рубеж. Я остро почувствовал это в день, когда мы присутствовали на приеме в королевском дворце.
Мария Федоровна, вдовствующая русская императрица (перед замужеством за Александром Третьим датская принцесса Дагмара), проживала в Копенгагене. Прибыв в Россию, она стала любимицей императорской семьи, даже самые откровенные враги старого режима находили ее безупречной. Уравновешенная, спокойная и грациозная, она органично вошла в русскую жизнь во время правления трех царей подряд. Она застала еще тот период, когда либеральные реформы завершились трагической гибелью Александра Второго. Она находилась рядом с супругом, когда он правил империей. Мария Федоровна стала свидетельницей постепенного распада державы со времен правления ее сына.
После революции императрицу отправили в заключение в один из крымских дворцов, но царицу-мать спас человек, назначенный советскими властями ее тюремщиком. Вскоре после побега она вернулась на свою родину, в Данию, вела тихую, уединенную жизнь в окружении преданных друзей.
Когда императрица узнала о прибытии «Китобоя», она выразила желание повидаться с нами. Была назначена аудиенция. Нас предупредили, что ввиду возраста прием будет длиться совсем недолго. Особенно просили учесть: ни при каких обстоятельствах не следовало упоминать о судьбе императора и его семьи. Вести об их трагической гибели держали от нее в тайне.
В назначенный час нас проводили в одну из комнат дворца. Открылась дверь, и вошла Мария Федоровна. Ее хрупкая, грациозная фигура, казалось, появилась из далекого прошлого. Когда нас назвали по именам, она каждому задала вопросы о его семье. В течение нескольких секунд она молча смотрела на нас, затем произнесла значительно и уверенно:
— Сожалею, что принимаю вас при столь необычных обстоятельствах. Надеюсь, в будущем наша встреча пройдет при обстоятельствах, более счастливых для всех нас.
Во взгляде императрицы промелькнуло что-то чрезвычайно трогательное. После того как она раскланялась, двери за ней закрылись.
