Вернон Кресс - Зекамерон XX века
— Привет, господин Матейч! Что он делает? — спросил я, показывая на аварца.
— Коптит стекло, оно заменит темные очки. Я высчитал, что в субботу в половине пятого будет затмение солнца… Видите, готовится!
— Вы спятили? Завтра пол-лагеря узнает об этом, и с вас спросят! Зачем вы им голову морочите?..
— Вот видите, здесь пересекаются орбиты луны и солнца…
— Не говорите мне этой чепухи! Я сам инженер и не глупее вас (утверждение мое было несколько самонадеянным, он во всяком случае оказался намного хитрее меня!). Вчера и сегодня читал газету, там о затмении никаких сообщений нет! Воля ваша, конечно, но уверен, вам несдобровать!.. Смотрите, Степанов тоже начинает коптить!
Толстый кочегар из котельной средней школы держал в руке свое стекло и старался отхватить немного черного дыма от факела аварца.
— Я нисколько не волнуюсь, — произнес Матейч невозмутимо, — в полпятого, как правило, облака тянутся из порта в бухту Веселую и закрывают солнце…
Я насторожился: впервые услыхал от него косвенное признание в своем мошенничестве.
— А к вам еще просьба, — продолжал он, — принесите мне из библиотеки главного механика английские книги, вы, кстати, можете их переводить. У меня идея: сконструировать медицинский аппарат, которого еще не было на Колыме… стальные легкие! Надо лишь разыскать чертежи, схему хотя бы…
— Может быть, в «Технике и медицине», есть такой американский журнал, я видел несколько подшивок у главного механика, — фантазировал я, — пойду завтра к нему, посмотрю!
Из барака вышли еще два зека и тоже начали возиться со стеклами.
— Да, мне хотелось бы над этим поработать… Помните, американец?..
Я помнил: в тридцатые годы газеты писали об этих стальных легких, о парализованном американце, молодом богаче, который лежал, жил и путешествовал в длинном цилиндре на колесах, заменившем ему грудные мышцы, бездействовавшие после полиомиелита. Ни один врач не мог, естественно, вылечить его, и тогда он обратился к чудотворному источнику во французском городе Лурде. Результата, конечно, и там не добился, но шуму было много.
— Все. Теперь будем смотреть в субботу на солнце, — заявил дневальный и передал факел очередной жертве легковерия.
Матейч небрежным жестом красивой руки остановил несколько любопытных, приблизившихся к его чертежам.
— Завтра в полпятого я вам всем наглядно объясню, что такое «корона», — громко провозгласил он, — только имейте в виду: без очков сожжете себе глаза. Когда мы летали в стратосферу, нам давали специальные очки, черные… Потом, — тихо сказал он мне по-немецки, будто чего-то стыдясь, — зайдите, пожалуйста, к Наташе и возьмите камни для зажигалки, она обещала…
Ну и ну! Наташа была вовсе не глупа, но заговорить зубы хоть кому было для Матейча плевым делом!
7В центре заводской территории стояла диспетчерская — маленький одноэтажный дом, где сходились все нити большого производства, транспорт, взаимодействие цехов, распределение людей. Уже более года здесь работала Наташа. Она не только великолепно наладила свою беспокойную службу, но и находила еще время для личной, довольно бурной жизни.
Когда я был бригадиром в котельной, мой начальник, добрый и отзывчивый инженер Загатин, трогательно наивный человек, который бесконечно жалел и всегда поддерживал заключенных, часто оставлял меня на своем месте, уезжая на несколько дней на охоту. Я должен был обеспечивать теплом весь завод, управление и отдаленные общежития, что было весьма затруднительным, поскольку у нас всегда не хватало угля. Я часами не отходил от телефона, жонглировал своими ограниченными ресурсами, уговаривал одних, обещал другим, посылал слесарей открывать вентили, прибавлять батареи в цехах. В тот день, когда я впервые остался хозяином котельной, раздался звонок, и в трубке прозвучал мелодичный женский голос:
— Вас беспокоит Наташа — не прибавите ли вы нам немного пару, мы замерзаем начисто!
Я только понаслышке знал, что она диспетчер, еще ни разу не видел ее. От нас шла прямая линия в диспетчерскую, и я велел приоткрыть вентиль. Скоро прозвучал тот же голос:
— Алло! Пожалуйста, больше греть не надо: нам теперь хорошо! А как у вас с душем — свободно? Я бы хотела помыться. Кто это говорит — не Загатин ведь?
Я назвал себя.
— Ага, Димка говорил о вас. Шён, данн комме их инс бад![71] — сказала она без акцента, но напевая на украинский лад.
Несколько минут спустя она пришла за ключом от душа. Наташа оказалась блондинкой среднего роста с узким лицом и большими серыми глазами. Когда она сняла платок, грива длинных волос редкого пепельного цвета рассыпалась по меховому воротнику добротного пальто. Никогда бы я не подумал, что эта прекрасно одетая женщина — заключенная! Полногрудая, с тонким станом и стройными ногами, она обратила бы на себя внимание мужчин и в менее заброшенном городе, а в Магадане выглядела королевой.
Мы разговорились. На мой комплимент относительно ее знания языка Наташа сказала, что она учительница из Днепропетровска, была вывезена на работу в Германию, потом жила некоторое время в Париже, но «ее» полковника интернировали американцы, «а меня передали Иванам» (она произнесла на немецкий лад — «Иванам»).
После душа вновь зашла ко мне в контору:
— В половине второго мы обедаем в диспетчерской. Заходите, когда найдете время. К нам ходят разные люди, бывает интересно… Только не вздумайте приносить что-нибудь: у нас есть все, что можно достать в городе. Так хочется еще поболтать по-немецки, эх, какие были времена!..
С этого дня я иногда навещал ее. Узнал, что она жила с заместителем Грека, приземистым смуглым пожилым инженером, большим кляузником, который занимался в основном интригами против своего шефа. Иногда посещал ее рослый красавец в тулупе — командировочный с трассы, а постоянным любовником был наш Димка-Левша. Когда она забеременела, нелегко было узнать, кто явился виновником этого несчастья. Ребенок в лагере — тягчайшее преступление, таких женщин снимали с любой должности и отправляли в знаменитый своим строгим режимом совхоз Эльген, там они и рожали. Наташа убедила зама в том, что это он будущий отец и должен хлопотать за нее. Он обегал все инстанции, поставил на карту карьеру и семью — у него были жена и трое детей, — но оказался слабее железного лагерного режима: красавицу отправили в Эльген.
«Так ей и надо! — скажет добропорядочный читатель. — Сама себя погубила, развратница!» Люди добрые, не каждому дано стать героем, а с Наташей, всегда бодрой Наташей, дело обстояло вовсе не так просто! Когда уже стало ясно, что ее ждет этап, она пришла ко мне в конторку и выплакалась — но не из-за Эльгена!
