Генрих Шумахер - Любовь и жизнь леди Гамильтон
Все это было как грязь, оставшаяся после кораблекрушения, она всплывала на поверхность мутных волн.
Эмма опять жила в гнетущем напряжении. Еще раз она поняла, как мало, в сущности, знала Гревилла. Она не могла не делиться с ним своими сокровенными мыслями и чувствами, он же оставался молчаливым и замкнутым.
Он был всегда окутан своей поверхностной, показной любезностью, как шелковым панцирем, от которого отскакивали ее попытки проникнуть в его душу. Она жила с ним уже больше двух лет, но он оставался для нее все той же загадкой, что и раньше. Напрасно старалась она, анализируя его поступки, понять, что с ним происходит. Она сплошь и рядом наталкивалась на противоречия, которым не могла найти объяснения.
Со времени визита дядюшки он уделял особое внимание талантам Эммы. Он нанял ей учителей игры на арфе и лютне, пения, танцев, живописи, рисунка и актерского искусства. Он уделял особое внимание ее телу. Заботливо покупал для нее все новомодные косметические средства, не терпел, чтобы она выходила в плохую погоду, портила руки домашней работой. Он даже следил за тем, что она пила и ела, и тщательно сам выбирал для нее еду, чтобы кожа ее оставалась чистой, а кровь — легко текла по жилам. Он внушал ей правила приличия и поведения в высшем обществе, постоянно подстегивая ее тщеславие. Она должна быть всегда веселой и выглядеть всегда прекрасной и элегантной. Как одно из тех, цветку подобных, сказочных созданий, что, возвышаясь над золотистыми облаками, проносятся в сиянии вечного солнца. Для этого он осыпал ее украшениями и дорогими туалетами, пытаясь выставить в наиболее выгодном свете каждое из ее очаровательных достоинств. Как будто она предназначалась для гарема султана, от благосклонности которого зависело все ее будущее.
Все это стоило многих стараний и денег. Но от него не было слышно ни жалобы. Или вопросом его гордости было не дать никому почувствовать по внешнему виду Эммы, как изменилось его положение? У нее должно было быть все, и все должно было быть самым лучшим.
В первые же дни после его отставки, когда на него сразу же напали кредиторы, Эмма умоляла его просить сэра Уильяма о помощи. Но он с неудовольствием отверг это предложение. Он и так слишком часто пользовался помощью дяди, в конце концов сэр Уильям сочтет своего племянника мотом и вычеркнет из завещания.
Казалось, от непрерывных унижений гордость Гревилла только возросла. Но ведь надо же было что-нибудь предпринять. Не может ли она хоть чем-то помочь ему в его бедственном положении? Она терялась в догадках, мрачный взгляд Гревилла пугал ее. Похоже было, что он стоит перед принятием какого-то трудного решения. У нее трепетало сердце, в голову приходили пугающие мысли.
К тому же он начал скрывать от нее свои сражения. Когда приходили ростовщики и перекупщики, он запирался с ними. А потом делал неестественно веселое лицо. Уверял, что все в порядке.
Но однажды, возвратившись с сеанса от Ромни, она нашла его в картинной галерее, где он, совершенно потерянный, сидел перед пустым мольбертом, на котором раньше стояла «Венера» Корреджо. Картина исчезла.
Всхлипывая, она опустилась рядом с ним на колени, хотела обхватить его руками. Он испуганно вскочил, разразился неестественным смехом. Что с ней? Картина была повреждена. И он отдал ее на реставрацию одному художнику. И вообще все ее беспокойство чрезмерно и совершенно излишне. Если бы ему понадобились деньги, у него еще достаточно друзей, которые охотно поспешили бы ему на помощь. Но он в ней не нуждается. У него еще есть больше, чем нужно. Он показал ей горсть золотых монет, просто вынув их из кармана.
И в наказание за то, что ей чудятся призраки, она — таков был его приговор — поедет с ним вечером в Рэнюлэ[54] на концерт, на котором ожидалось присутствие двора. И пусть наденет свое лучшее платье и самые дорогие украшения. Он хочет показать завистникам и клеветникам, что не разорен. Что положение его сейчас лучше, чем когда-либо.
Он смеялся. Но обмануть Эмму ему не удалось. Скрытый огонь его глаз говорил о полном смятении души.
* * *Гревилл поехал раньше, чтобы купить билеты. Выйдя из своего экипажа у ворот Рэнюлэ, Эмма увидела Ромни, беседующего с каким-то возбужденно жестикулировавшим господином. Ромни познакомил их. Незнакомец оказался итальянцем Галлини, импресарио концерта. Здесь он ожидал прибытия двора. Ему удалось пригласить на концерт певицу Джорджину Банти, только что вернувшуюся из триумфальной гастроли по столицам Европы, и заинтересовать королеву Шарлотту неаполитанскими народными песнями прославленной примадонны. А теперь Банти в туманном Лондоне простудилась и в последний момент отказалась выступить. Он был в отчаянии. Гордая королева примет выпадение из программы песен, ради которых она только и согласилась приехать на концерт, за оскорбление и накажет Галлини, ввергнув его в немилость. Если бы он мог хотя бы предложить что-нибудь стоящее взамен этого номера! Может, это могло бы умерить ее гнев!
Эмме внезапно пришла в голову мысль:
— Может быть, я смогу помочь вам, сеньор Галлини! Правда, я пою не неаполитанские песни, но может быть, все-таки понравятся и мои песни древневаллийских бардов. Я сама аккомпанирую себе, стало быть, не нужны репетиции с оркестром. Лютня у вас, наверно, найдется?
Галлини слушал пораженный, не зная, что и думать.
— Конечно! — сказал он, помедлив. — С вашей стороны очень любезно сделать такое предложение. Но… вопрос в том…
— Хватит ли моего голоса? Справьтесь у мистера Ромни или сэра Гревилла! Или, так как эти господа, может быть, не совсем беспристрастны, убедитесь сами! Ещё ведь есть время, и вы можете прослушать хоть одну мою песню в артистической комнате. А если мое пение не понравится вам, то вы так и скажете совершенно открыто, а я обещаю вам, что не буду ни в малейшей претензии.
Она улыбалась, видя, как он принялся разглядывать ее.
— Если ваше пение равно вашей красоте, я бы, пожалуй, рискнул, — сказал он галантно и, выпрямившись после поклона, добавил совсем уже другим тоном:
— Пойдемте! Я послушаю вас!
* * *Публика встретила объявление об изменении программы недовольным ропотом. Ради Банти купила она дорогие билеты на концерт. А теперь ее будут угощать какой-то безвестной валлийской уличной певицей?
Но когда Галлини вывел на сцену Эмму, наступила внезапная тишина. Эмма видела перед собой море человеческих лиц, удивленно взиравших на нее. На них можно было прочесть, что люди поражены и восхищены ее красотой.
— Это мисс Харт! — раздался чей-то голос. — Цирцея Ромни!
