Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет
Более того, каждый, кто вырастает – это не касается людей моего поколения, – полагая возможность внезапного разрушения планеты само собой разумеющейся, будет все более тяготеть к сию минутному удовольствию. Отлучили от груди – значит, он будет включать телевизор, принимать «кислоту», нюхать кокаин, сидеть на игле. «Давай двигай, так, чувак!» И не важно, что ты превращаешься в импотента. Ты оглушаешь себя наркотиками, а потом отключаешься в постели… и просыпаешься, циничный и неудовлетворенный, с чувством вины и стыда, терзаемый маниакальными страхами и тревогой… причем одно подпитывает другое.
Далее. Если тебе случилось родиться у черной матери-одиночки в старой части города – нищим, бесправным, да еще со всеми шоками и травмами, унаследованными человеком, – то к школьному возрасту, если только ты не ребенок какого-нибудь хасида или сикха, которого учат лизать намазанные медом буквы (там, где существует письменная традиция), ты уже упорно сопротивляешься учению. И чем больше бедности и алчности в духе Рейгана/Буша окружает тебя, тем больше влечет улица – сиюминутное удовольствие от приколов, телевидения, фастфуда.
Все серьезное по самой своей природе не бывает «сиюминутным» – невозможно «отмахать» Сикстинскую капеллу за один час. А у кого есть время прослушать симфонию Малера, боже мой?
Во введении к своей книге «Бесконечное разнообразие музыки»[178] вы писали: «В этот момент, когда я это пишу, да простит меня Господь, мне доставляет гораздо большее удовольствие следить за музыкальными поисками Саймона и Гарфанкела или группы The Association, исполняющей „Along Comes Mary“[179], чем за тем, что создается ныне целой когортой „авангардистских“ композиторов. <…> Похоже, только поп-музыка остается той сферой, где еще можно встретить готовность жить, радость открытия, веяние свежего воздуха». Что вы думаете сегодня о рок-музыке?
– У, фью! Я почти полностью в ней разочаровался. В 60-е и 70-е годы было много чудесных музыкантов, которые мне нравились. И для меня The Beatles были лучшими сочинителями песен со времени Гершвина. Впрочем, недавно я присутствовал на одной вечеринке, где было много двадцатилетних ребят, и практически ни один из них не знает таких песен, как «Can’t Buy Me Love», «She’s Leaving Home», «She Said, She Said», и многих других из десяти прочих шедевров The Beatles. Что это? И если я слышу еще один металлический скрежет или еще одно жуткое подражание Джеймсу Брауну, я готов завизжать.
Несколько лет назад я посетил Испанию, и мне запомнились многолюдные хороводы на площади одной каталонской деревни; люди, взявшись за руки, танцевали сардану под звуки своеобразного оркестра кобла – танцы на двадцать семь долей, настолько сложные, что я не смог их выучить. Я говорю о природном танце и музыкальных способностях! Эти люди просто танцевали. Как те пьяные греческие матросы, которые заходят в таверну и начинают отплясывать на пять или семь долей… а оркестр не знает, как такое сыграть. Это удивительная музыка – гораздо более волнующая, чем то, что предлагает нынешний мир рока.
Хочу спросить вас о вашем отказе принять награду за достижения в области искусства от президента Буша и посетить обед, данный Джоном Фронмайером, председателем агентства National Endowment for the Arts, в ответ на решение последнего оставить спонсирование агентством выставки о СПИДе – вследствие блокирования некоторыми конгрессменами правительственного финансирования якобы «непристойного» и откровенно политического искусства.
– Последний раз я посетил Белый дом во время президентства Джимми Картера, когда меня награждали, между прочим, вместе с Агнессой де Милль, Джеймсом Кэгни, Линн Фонтэнн и Леонтиной Прайс – целый букет. Я люблю Белый дом больше, чем любой другой дом в мире – в конце концов, я музыкант и гражданин моей страны, – но с 1980 года я не был там, потому что там такие неразборчивые хозяева и смотрители. Что касается сенатора Джесси Хелмса и инспирированных им ограничений федеральных субсидий, самое худшее – это устранение политики как темы художественных произведений. А значит, тогда придется забыть о Гойе, «Гернике» Пикассо, о романе «Прощай, оружие!» Хемингуэя. Забыть обо всем. А что касается «непристойности», придется закрыть почти весь Метрополитен-музей – ведь там Марс, прелюбодействующий с Венерой, коллекция картин Рубенса с его большими, мясистыми женщинами с влажными бедрами и обнаженными эфебами, Гермес с вздыбленным фаллосом! И представьте себе маленького Джесси Хелмса, который обегает Сенат, как будто это мальчишечья уборная в средней школе, и показывает грязные картины другим сенаторам, – это настолько неприлично, что я никогда не смогу его простить.
С Рональдом Рейганом мы прожили восемь милых, пассивных, спокойных лет. Как я спорил с моей мамой! «Не смей произносить ни слова против нашего президента!» – говорила она мне. Сейчас ей девяносто один год, – дай ей Бог здоровья! – и она еще в здравом уме и шутит. Ей не нравится, когда родовое имя топчут в грязи; и когда она увидела, что мое имя каждый день появляется в газете в связи с моим отказом посетить званый обед, устроенный Бушем в Белом доме по случаю церемонии награждения (или обед Фронмайера), она позвонила мне и сказала: «Ты на первой полосе The New York Times». И я сказал: «Мама, ты кое-что упустила: я был и на первой полосе Washington Post». И она вскричала: «Ну, это же ужасно!» Поэтому я сообщил ей, что некоторые из моих консервативных друзей со Среднего Запада прислали мне поздравления… а ведь они голосовали за Рейгана!
Сейчас у нас черный губернатор в Вирджинии, правый губернатор в Нью-Джерси и Динкинс в Нью-Йорке. Ужас! В прошлом я встречался с Гельмутом Шмидтом и Франсуа Миттераном; я пессимистически говорил о легкомыслии, беспечности и необдуманных поступках рейганов всего мира. Но, мне кажется, все идет по кругу – взгляните на то, что происходит во всем мире, от Центральной Европы и Южной Африки до Гаити. И я жду не дождусь поражения Джесси Хелмса в ближайшем будущем. Люди вроде Уильяма Бакли-младшего, Уильяма Сафайра и Джорджа Уилла, то есть консерваторы, думают, что я какой-то «либеральный» дурень. В основе своей либерал – это прогрессивный человек, который хочет видеть перемены в мире, а не соблюдать вечный статус-кво. Поэтому да, я – либерал, но либерал, который верит в людей, а не в какую-то «ситуацию». И никогда прежде я не ощущал в себе большей силы и убежденности.
То, что вы называете «либеральным», Том Вулф однажды назвал «радикальным шиком» в его скандальной статье о вечеринке, которую вы устроили в 1970 году, чтобы собрать деньги для «черных пантер»[180].
