Александр Поповский - Пути, которые мы избираем
Мы позволили себе сделать следующий вывод. Отношение организма к окружающей его температуре определяется деятельностью врожденного аппарата и временных связей, возникших в той же климатической среде. Как всякое новое свойство, исторически поздно сложившееся, оно вызревает вместе с корой больших полушарий, в которой некогда закрепилось как приобретенная связь и стало впоследствии частично врожденным…»
Письмо заканчивалось выражением чувства признательности.
Опыт в дороге
В 1935 году, вскоре после Международного конгресса физиологов, Слоним и Быков снова встретились в Ленинграде. Они видались в дни конгресса, но, занятые каждый своими думами и чувствами, не говорили о делах. То были напряженно-волнующие дни. Только что Павлов произнес с высокой трибуны свою речь о мире, глубоко взволновавшую делегатов. «Мы с вами, столь разные, — сказал он собравшимся иностранцам, — сейчас объединены горячим интересом к нашей общей жизненной задаче. Мы все — добрые товарищи, во многих случаях даже связанные явными чувствами дружбы. Мы работаем, очевидно, на рациональное и окончательное объединение человечества. Но разразись война — и многие из нас станут во враждебные отношения друг к другу, как это бывало не раз. Не захотим встречаться, как сейчас. Даже научная оценка наша станет другой. Нельзя, отрицать, что война, по существу, есть звериный способ решения жизненных трудностей, способ, недостойный человеческого ума с его неизмеримыми ресурсами…»
На всю жизнь запомнил Слоним взволнованный облик ученого и его страстную речь о мире.
Встреча Быкова и его помощника произошла в институте и касалась работ, проведенных недавно в Сухуми. Ученый потребовал наглядных доказательств, что между центром, Регулирующим тепло в организме, и корой головного мозга возникают и упрочиваются временные связи.
— Попытайтесь воспроизвести это на животных, которых легко добывать. Мы не должны себя ограничивать в экспериментальном материале. Удалить кору у собаки — дело сложное, займитесь лучше птицами, крысами, белками… Проделайте эти опыты здесь. Я думаю, — сказал Быков, — что вам незачем возвращаться в Сухуми: над обменом тепла можно и здесь, в Ленинграде, работать.
Здесь, в Ленинграде? До чего забывчив этот Быков! Давно ли он, уступая просьбе помощника, отправил его в Сухуми, ближе к природе, дальше от лабораторных животных? Остаться в Ленинграде? Зачем? Чтобы ставить опыты на кроликах, на одомашненном, противоестественном создании?
— Мне будет трудно здесь работать, я не принесу вам пользы. Мы. не раз, говорили об этом, и вы соглашались со мной. Если уж так необходимо, я останусь в Ленинграде на некоторый срок.
Ученый не забыл своего обещания и не намерен был отказываться от него. Глубоко безразличный к животному миру, населяющему джунгли Новой Гвинеи и скалистые вершины Абиссинии, он искал повода вернуть помощника туда, где вопросы физиологии так легко разрабатываются на лабораторных животных. Величайшие сомнения человечества были Павловым разрешены на собаках. Шакал и собака динго не понадобились ему.
— Подумайте еще раз, — увещевал помощника Быков, — наш институт расширяется, нам отпущены огромные суммы. Мы организуем обширную лабораторию, с большим числом животных. Свяжемся с зоологическим садом и будем оттуда получать материал. Нет у вас в Сухуми такой операционной, как у нас. Ее только что отделали, значительно улучшили, и мы поможем вам удалять полушария у животных…
Слоним оставался непреклонным, и рассерженный ученый закончил:
— Отправляйтесь в библиотеку и засядьте за книги. Проштудируйте предмет, которым намерены заняться. Я подозреваю, что вы не слишком обременены сведениями по теплообмену. Да, да, не уверен. Не нравятся мне ваши камеры, от них не скоро добьешься результатов. Настоящая методика должна быть мгновенной, как действие слюнной железы.
Опять его разлучали с вольерами, с помощниками и друзьями — гамадрилами, макаками, собакой динго и шакалами. Прощай, звериная семья, в среде которой так легко и приятно работать! Отныне его лабораторией будет тесная комнатка, обставленная клетками с заключенными в них узниками мышиного и кроличьего мира. Быкову не нравится камера, ответ организма должен быть мгновенным — что ж, придется и с этим согласиться…
Вновь разработанная методика исследования была проста и наглядна. Белую мышь помещали в стеклянный сосуд и опускали его закупоренным в холодную или теплую ванну. Этому предшествовало звучание колокольчика или вспышка электрической лампы. Вслед за погружением сосуда, спустя две минуты, аппараты отмечали уже повышение или понижение обмена. После нескольких сочетаний один лишь свет или звонок действовал так же, как холодная или теплая ванна. Связь эта, однако, была недостаточно прочной и быстро исчезала. Новые усилия восстанавливали ее, но ненадолго.
Неудача всерьез рассердила Быкова. Помощник словно взялся ему доказать, что успешные опыты возможны только в Сухуми.
— Вы уверены, что ваши мыши видели свет или слышали звон колокольчика?
— Разумеется, уверен.
— Какие у вас на то доказательства?
— Доказательств? Сколько угодно. Едва вспыхивал свет, за которым следовала холодная ванна, мышка сворачивалась, как бы застигнутая холодом. Иначе реагировала она на звонок, который воспринимала как теплую ванну. Зверек спешил растянуться и лечь на живот… Мне кажется, что эта методика ничего нам не даст, — неожиданно закончил Слоним. — В природе не бывают столь короткие смены температуры, оттого и опыты не приводят к образованию прочной временной связи.
Доводы казались справедливыми, и Быков уступил.
— Тогда займитесь собаками. Выработайте у них временные связи на теплообмен, затем удаляйте кору…
Слоним изнемогал в Ленинграде, он тосковал по Сухуми, по своим зверям, жаль было себя и бесцельно потраченного времени. Несколько раз он пытался заговорить об этом с Быковым, и вдруг счастливое событие рассеяло тоску и печальные думы ассистента: его увлекла необычайно интересная тема.
Началось с протеста. Ассистентка Ольнянская, маленькая женщина с серыми глазами, усомнилась в том, достаточно ли безупречны опыты с теплообменом, проведенные в Сухуми. Ее собаки, например, не склонны повышать свой обмен на холоде и снижать его в тепле. Слоним может считать добытые им факты бесспорными, она их не признает.
Первые подозрения возникли у нее случайно. В лаборатории, где ставились опыты, испортилось как-то паровое отопление. В помещении стало холодно, температура все более и более падала, а газообмен у собак оставался прежним. Животные потребляли столько же кислорода, сколько и в те дни, когда отопление было исправно. Разве не очевидно, что окружающая температура внешней среды не находится в связи с обменом веществ в организме?
