Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
Еще через три недели, наконец, Сент-Экзюпери смог вылететь домой, упаковав в свой чемодан более 150 исписанных листов, которые при свете керосиновой лампы он нацарапал по ночам металлическим пером, окуная его то и дело в чернильницу. «Я мечтаю открыть эту зону беглых и непокорных для перелетов, – написал он Шарлю Саллю из Сиснероса, одновременно слушая разносящиеся эхом крики часовых, которыми была наполнена ночь. – Я чувствую, что могу установить хорошие отношения с этими ребятами, не доводя дело до своей смерти. Стоило бы рискнуть, так как риск оправдан. Не из-за славы, которую он мог бы принести, а из-за себя самого. Поскольку не могу представить себе, чтобы диалог двух людей не принес пользы, и поскольку только это и интересовало меня всю мою жизнь… Я чувствую, что можно посадить на борт самолета еще одного пассажира, как это уже произошло с другими. А если кто-то не способен понять людей другой расы, то это значит, что он пользуется только ему ведомым словарем и категориями морали. Более чем унизительно так поступать».
Подобным отношением к окружающим он добился уважения скупых на проявление дружеских чувств марокканцев, в конце концов усвоивших, что перевозящие почту «бреге» – посланцы мира, а не груженные бомбами боевые самолеты, за которых они их вначале принимали. С испанцами отношения складывались хуже, как отмечал Антуан в докладе о положении в Рио-де-Оро, который он представил Латекоэру по возвращении во Францию. Но даже если ему не удалось смягчить позицию полковника де ла Пеньи, наложившего запрет на ночное освещение полосы и цветную разметку после неудачи Рейна и Серра, он снизил потери и заслужил личное расположение испанского губернатора и пилотов.
Для него лично эти тринадцать месяцев стали источником незабываемого опыта. Он летал рядом со звездами в безумной дикой ночи, видел стелющиеся тени верблюдов, подсвеченные солнцем дюны, чувствовал бледный трепет лунной дорожки на песке. Он научился и любить, и бояться Сахары, и она зародила в нем плохое предчувствие. «Моя великая меланхолия, – писал он Шарлю Саллю в ответ на письмо с известием о предстоящей свадьбе друга, – моя великая меланхолия происходит от иного взгляда на жизнь, отчасти похожего на взгляд «джентльмена удачи», аскета, нищего, искателя приключений. Я больше не уверен, что могу быть счастлив. Усилия, направленные на то, чтобы стать счастливым, расхолаживают меня. Затягивает бездействие! Никогда более месяца не могу наслаждаться запахом жизни… Я вкусил от запретного плода».
С болью в сердце, одинокий, но не знающий нищеты, сопровождавшей частенько его по жизни ранее, и отчасти опаленный светом выжженной солнцем пустыни, он познал рай на земле и теперь, прилетев домой, поворачивался спиной к радостям Эдема.
Глава 8
«Южный почтовый»
С того дня, когда первое литературное произведение Сент-Экзюпери увидело свет в «Навир д'аржан», прошло три года. Много воды утекло с тех пор. Рю де л'Одеон, вместе с двумя активно посещаемыми книжными лавками, все еще оставалась литературным центром, но интерес к журналам и публикациям постепенно угасал, хотя почти весь 1928 год Адриенна Монье посвятила помощи Огюсту Морелю и Валери Ларбо (при содействии Стюарта Гильберта и Леона-Поля Фарга) готовить французский перевод «Улисса». В ноябрьском 1927 года выпуске «Грапуйо» Андре Рувейр, автор столь же необузданный, какой и карикатурист, открыл бешеную травлю на Поля Валери – «этого поэта герцогинь», – только что избранного во Французскую академию, в традиционном зеленом бархатном костюме, таком изысканном, специально скроенном для него мадам Жанной Ланвин, словно для «стареющего альфонса». В салонах негодовали, в гостиных запахло порохом, и это немного затуманило блеск звезд той галактики эссеистов и поэтов – Клоделя, Валери, Леон-Поля Фарга и Сент-Джона Перса, помогавших в свое время создавать «Коммерс» княгине Каетани, возможно, самого передового европейского литературного журнала, выходящего ежеквартально и уже способствовавшего возвышению «Нувель ревю франсез».
Сент-Экзюпери выбрал то же самое направление. Это было в значительной степени благодаря убедительной напористости Жана Прево, некоторое время писавшего литературно-критические статьи в «НРФ» («Нувель ревю франсез» был больше известен под этим сокращением). Именно Прево представил своего друга Тонио Гастону Галлимару, издателю. Интерес, проявленный к литературному дебюту Антуана, поощрил его завершить короткий рассказ «Манон, танцовщица», который он надеялся опубликовать перед своим отъездом в Тулузу. Стопки бумаги, исписанные его аккуратным и изящным, словно птичьим, почерком в течение всего его «изгнания» в Монтьюсон, казались достаточно внушительными и по количеству и по качеству, чтобы поддержать самые высокие надежды. Галлимар предложил Антуану сделать книгу, добавив третий «короткий рассказ» к двум другим или объединив их в одно целое.
Судьба рассказа о Манон, танцовщице, была предопределена – произведение осталось мертворожденным. Позже Сент-Экзюпери сумел объяснить друзьям, кому позволялось прочитать этот рассказ, что он был «по-юношески незрелой работой», которую он не пожелал видеть изданной.
Но если «Авиатор» и служил чем-то вроде эталона, вероятно, существовала и другая причина отказа от публикации. Целые куски того «повествования», если таковым его можно назвать, были перенесены в роман, к которому Антуан приступил в год его жизни в Джуби. Не исключено, что части «Манон, танцовщицы», вдохновленные несчастными любовными историями автора в Париже, были сохранены и вставлены в 170 страниц текста, привезенного из Африки. Название «Южный почтовый», взятое с маркировок на мешках с почтой из Тулузы, предназначенных для Дакара, вводило в заблуждение, поскольку большая часть посвящена скорее неудачному роману, нежели превратностям летной жизни пилота. И хотя новое произведение было представлено как роман, это, точнее, чисто автобиографическая проекция душевного состояния Сент-Экзюпери, смятения его души. И если ему не удалось сшить воедино два мира – мир чувств и мир действия, – то, видимо, из-за самой природы его расколотого существования, а не в силу неопытности как литератора.
Никто не осознавал это глубже самого Сент-Экзюпери, отдавшего много бессонных ночей в борьбе с проблемой, одновременно иллюзорной и реальной, как прибой, который он слышал за окном, бьющимся о дрожащие под его ударами металлические бруски.
В письме, посланном матери из Дакара, в котором Антуан упомянул о «большой вещи», написанной для «НРФ», он уже признавал, что его «засосала трясина» произведения. Рукопись – своего рода катарсис для автора, как картина для художника или ноты для музыканта, а у молодого Сент-Экзюпери был слишком развит самоанализ, чтобы он не понял своего состояния. Но чувствовалось в рукописи кое-что, что было необходимо изжить из самой системы написания, присутствовал подсознательно скелет произведения, бьющий каждым словом, который необходимо было изгнать в процессе литературного «возвышения» текста, если говорить в стиле фрейдистов. Антуан многое стремился приукрасить такими словами, как «позолоченная луна» или «звездная пыль», что придавало тексту скрытое выражение неясно сформулированной мечты. Чтобы поверить в себя, он читал отрывки близким друзьям-пилотам, совершавшим остановки в Джуби. Но хотя Мермоз баловался поэзией, а Делоне развлекался написанием пьес, они были только любители, а не литературные профессионалы, которых Антуан теперь должен был впечатлить. Этим объясняется трепет, с каким он принес рукопись Галлимару, и беспокойный румянец, с которым он ожидал реакцию читателя. Духовные проблемы Берниса – центральной фигуры в «Южном почтовом» – были конечно же авторскими, и к их описанию он был болезненно восприимчив, как крайне чувствительная личность, раздевшая себя донага и открывшая незащищенную душу. Его предчувствия, как выяснилось, были преувеличены. Роман был принят, и преобладающее чувство на рю Гренель, где располагалось издательство «Галлимар», может быть кратко выражено строчками, открывающими рецензию на книгу, которую впоследствии написал Жан Прево: «Трудно не полюбить подобную книгу». Издатели не только полюбили эту книгу – они пожелали писателю больших успехов.
