Моисей Дорман - И было утро, и был вечер
% % %
Мы, выпускники 1-го Ростовского артучилища, на фронте назначались, главным образом, командирами взводов противотанковых пушек. Таких вакансий на передовой всегда было предостаточно.
Жить по-взрослому нам пришлось учиться уже на фронте, видя страдания, смерть, жалкое малодушие и настоящее благородное мужество людей. Наблюдения, ощущения и приобретаемый нами жизненный опыт были аналогичны. Мы учились защищать свои честь и достоинство, а также скрывать накатывающийся временами страх.
В глубине души каждый таил надежду вернуться живым или, в крайнем случае, умереть быстро, без мучений. На фронте мы насмотрелись такого, чего нормальный человек забыть не может. Очень тяжело вспоминать раненых. Особенно страдали раненные в живот, - те, кого видел я, кому довелось помогать.
Я готовил себя к худшему. "Вчера убило одного твоего товарища, говорил я себе, - сегодня ранило другого. Будь и ты готов достойно встретить свой час. Не создавай себе иллюзий, не мечтай, не обольщайся. Знай - не минет тебя чаша сия!". Такую формулу я отработал себе.
Конечно, все боялись смерти, но еще больше - предсмертных мучений. Солдаты, возвращавшиеся на передовую из госпиталей, испытавшие уже ранения, были больше подвержены страху. Они рассказывали, что ощущают страх гораздо чаще и сильнее, чем до ранения. Осколки и пули оставляют рубцы не только на теле, но и в сознании.
Многих, я знаю, посещали "вещие" сны, "озарения", дурные предчувствия.
Еще на Украине в конце марта 1944 года ночью, в сыром окопчике под Ду-наевцами, мне тоже явилось "предзнаменование": "Я умру от слепого ранения осколком мины в низ живота". Именно это я прочувствовал и увидел во всех натуральных подробностях: резкую боль в животе, пульсирующую струю крови и свою рваную рану с торчащим из нее грязным клоком собственной шинели.
Я проснулся среди ночи в холодном поту. Болел живот, и страшно было пошевелиться, чтобы не усилить боль. Моросил холодный дождик, в окопе было тесно и сыро. Ко мне привалился спящий солдат. Ствол его автомата уперся в мой живот. Сначала я никак не мог сообразить, где я и что со мной происходит. А потом была радость: это всего лишь сон! Тогда я принял это как предзнаменование, хотя умом понимал: глупый предрассудок. Тем не менее до самого конца войны свою туго набитую полевую сумку я постоянно надвигал на живот, защищаясь таким образом от предназначенного мне осколка. Так я обманывал судьбу.
У Кости были свои предчувствия. Он говорил мне о них еще в 1943 году, когда нам было по 19 лет, и тогда же он записал полученное "сверху" конкретное предсказание:
Запад
Я буду убит под Одессой,
Вдруг волны меня отпоют.
А нет - за лиловой завесой
Ударит в два залпа салют.
На юге тоскует мама,
Отец наводит справки...
Т-6, словно серый мамонт,
Разворачивается на прахе.
А мертвые смотрят на Запад.
К. Л. 1943 г.
В то время наша армия уже наступала, и даже павшие смотрели на Запад.
В конце апреля 1944 г. Костина дивизия двигалась на Яссы. Там шли упорные бои, особенно у села со странным названием Таутосчий. Костя часто вспоминал те дни. На передовой он довольно часто делал записи в своем полевом блокноте. Еще можно разобрать некоторые из заметок.
Например, в апреле 1944 года перед атакой он записал для памяти сигналы полка, которому была придана батарея капитана Бояринцева, то есть Костина батарея: "Вызов огня" - красная ракета, "Перенос огня" - белая, "Танки!" зеленая, "Атака!" - серия белых, "Танки к пехоте!" - одна красная и одна белая.
В 1955 году я разыскал капитана Бояринцева в г. Запорожье и передал ему адрес бывшего командира взвода лейтенанта Левина.
В Костином блокноте сохранились и другие заметки тех дней, в частности, расход снарядов. Вот, например, утром 25.04.1944 у села Таутосчий орудие Коверзина (Костиного взвода) выпустило 66 снарядов, из них: 28 осколочных, 7 картечей (значит, немецкая пехота была совсем близко, не далее 200 метров), 21 бронебойный, 10 подкалиберных (значит, отбивали танковую атаку с близкого расстояния). Картечь и подкалиберные - снаряды ближнего боя.
Эта запись свидетельствует также о том, что Костя заботился о своих солдатах, ибо за сданные стреляные гильзы солдаты получали в то время денежную премию (в стране ощущался недостаток цветных металлов, в частности -меди). Некоторые заботливые командиры вели учет израсходованных каждым орудием снарядов и сданных в боепитание гильз. Конечно, очень немногие офицеры обременяли себя подобной бухгалтерией.
% % %
Злосчастное село Таутосчий запомнилось. Там подорвался на мине наш друг Валентин Степанов. Костя оказался рядом. Он пытался помочь истекающему кровью и дрожащему в предсмертном ознобе Валентину, но тщетно. Тот скончался на месте. Эта смерть потрясла Костю. Через год он, находясь в Феодосийском госпитале после тяжелого ранения, написал "Реквием Валентину Степанову":
Твоя годовщина, товарищ Степанов,
Отмечается в тишине.
Сегодня небритый, от горя пьяный,
Лежу у моря, постлав шинель.
Все пьют тут просто, - и я без тостов
Глотаю желтый коньяк в тоске.
Черчу госпитальной тяжелой тростью
Сорокопятку на песке.
А где-нибудь сейчас в Румынии
По-прежнему светает рано,
И, как упал на поле минное,
Так и лежит мой друг Степанов.
А все-таки я дописал твоей маме,
Чей адрес меж карточек двух актрис
Нашел я в кровавом твоем кармане
В памятке "Помни, артиллерист".
Но где-то, Валя, на белом свете,
Охрипши, оглохши, идут в поход
Младшие лейтенанты эти,
Тридцать восьмой курсантский взвод.
К. Л. 1945 г.
% % %
25 июня 1944 года во время артналета погиб мой друг Николай Казаринов. Осколок снаряда попал прямо в сердце, смерть была легкой, наступила мгновенно. Единственная милость судьбы. Коля был очень жизнерадостным человеком. Он верил и часто повторял, что с ним ничего не случится. Случилось. Батарея Николая стояла недалеко от нашей у гуцульского села Пистынь, за Коломыей. Там тихим вечером в яблоневом саду мы похоронили Николая Казаринова. Вечная память!
% % %
Когда я думаю о друзьях молодости, об однокашниках из 38-го курсантского взвода, то всегда рядом с ними вижу своего первого, еще детских времен, друга Анатоля Козачинского. Мы жили тогда в селе Голованевск, бывшей Винницкой области. Помню, как по утрам, еще полусонный, я выбегал на крыльцо нашего сельского дома и во весь голос звал: "Антон!" Именно так, на украинский лад, называли его родители, не желавшие, очевидно, демонстрировать свое польское происхождение.
