Дмитрий Володихин - Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок
Вот тогда-то были предприняты важные шаги в отношении Никона. Федор Алексеевич и раньше просил Иоакима о возвращении Никона. Царь даже посылал по этому делу к греческим патриархам. Иоаким противился. Но летом 1681 года он уступил. В далекий Кирилло-Белозерский монастырь полетела царская грамота. Никону разрешалось вернуться с суровой северной окраины и поселиться в любимом Новоиерусалимском монастыре. Теперь он мог бы закончить давным-давно начатое им масштабное строительство.
Почему на сей раз Иоаким отступил, хотя никаких соборных действий, освобождающих Никона от прежних обвинений, не совершалось? Возможно, царь проявил особую настойчивость. Возможно, Иоаким расценивал подобную уступку как ход, смягчающий трения с царем из-за епархиальной реформы. А возможно… ему доложили о скверном здоровье Никона. Тот ведь и сам о себе писал новоиерусалимским инокам: «Моего житья конец приходит». Весной 1681 года прежнему потрясателю Русской церкви исполнилось 76 лет. И жил он не в самых комфортных условиях. Так что на роль «православного папы» он уже не очень годился: жизнь едва теплилась в его дряхлом теле.
17 августа 1681 года Никон мирно скончался от болезни и ветхости лет на пути из ссылки, близ Ярославля. Душа его — горячая, многомудрая и горделивая — отправилась на последний суд к Царю Небесному. Царь земной уже ничем не мог ему помочь.
Федор Алексеевич пожелал хотя бы похоронить его с великими почестями. Он просил Иоакима о патриаршем чине отпевания для Никона. Тот ответил как истинный хранитель Порядка: «Собор когда-то повелел считать Никона простым монахом, и если царь хочет похоронить его как простого монаха, то я на похороны приду. Но если станут его называть патриархом, то я не явлюсь». Ответ — тактичный, но твердый. Есть церковные устои. Негоже отменять их из-за одного только доброго отношения царя к бывшему патриарху. Патриарх нынешний не может нарушить заведенное Собором, даже покоряясь воле государя.
В то же время, не желая скандала, Иоаким позволил митрополиту Новгородскому Корнилию отслужить чин погребения. Федор Алексеевич обеспечил большую пышность совершаемому обряду: обрядил священников в одеяния из драгоценного китайского шелка, даровал свечи саженной длины… и даже сам встал петь в церковном хоре. При погребении Никона в Новом Иерусалиме присутствовали вдовствующая царица Наталья Кирилловна с сыном Петром, а также государева тетка царевна Татьяна Михайловна. Не каждый патриарх, упокоившийся без всякой опалы, удостаивался подобных почестей!
Великая идея Никона о перемещении центра вселенского православия в Москву вызывала у Федора Алексеевича благодарность и великое почтение к ее автору.
Минул год. 9 сентября 1682-го до Москвы добрались «разрешительные» грамоты греческих иерархов на Никона. Их действительная, законная сила повлияла на поведение Иоакима совершенно иначе, нежели прихоть молодого царя. Он с почтением сохранил грамоты в ризнице и в дальнейшем поминал Никона как патриарха, а не как простого инока. К тому времени Федор Алексеевич уже покоился в гробу. Иоакиму никто подобного приказа отдать не мог. Им руководил долг истинного пастыря: делать так, как велят законы Церкви.
Церковь должна решить такие вещи сама. Твердость Иоакима позволила ей сохранить достоинство и не выйти за пределы собственных обычаев.
А довершать величественное строительство в Воскресенском Новоиерусалимском монастыре Иоаким позволил и, надо полагать, был рад его окончанию не меньше, чем был бы рад сам Никон.
* * *Федор Алексеевич, как христианин, соединял в себе черты, которые впоследствии до крайности редко сочетались в какой-либо исторической личности. Абсолютная верность Православной церкви и энергичный реформизм, русскость и покровительство латинскому направлению общественной мысли. Он горел душой — обновить Церковь. Он как родную принял идею перемещения центра вселенского православия в сердце России. Он стремился совершить многое, бешено торопился, ошибался, кое в чем действовал, как знаменитые герои Лескова: «Эти меры побуждения действовали до того успешно, что нигде лошадей ни у одной станции нельзя было удержать, а всегда сто скачков мимо остановочного места…» Но, во-первых, пыл его имел благую основу. И, во-вторых, там, где он оказывался чрезмерным, его притормаживала Церковь во главе с патриархом.
В итоге мир и «симфонию», то есть соработничество с Церковью государь Федор Алексеевич все же сохранил до последнего момента. Притом сам сделал немало полезного и подтолкнул патриарха к иным полезным шагам.
Государь не обладал кротостью. Однако и жесткость его, проявленная, например, в отношении старообрядцев, не приняла массовых форм. Тут он не чета младшему брату… Сам «бунташный век» — многомятежный, безжалостный, кровавый — воспитывал в наших государях непреклонную суровость. Федор Алексеевич не выпал из общего ряда, но и не превзошел по части насильственных мер ни отца с дедом, ни ближайших преемников.
Хороший православный человек — умный, нравственный, не слишком злой, ретивый по молодости и весьма рациональный в своих побуждениях. А главное, крепко верующий.
ТИПОГРАФСКАЯ ШКОЛА
В XVI веке на месте невеликого по территории и сравнительно немноголюдного Московского княжества появилась огромная Россия, объединившая русские земли под властью одного центра.
И сей центр принялся размышлять о себе, встраивать себя в картину мира.
Москва примеряла венцы Второго Иерусалима и Третьего Рима. Для этого ей хватало материальной силы и, тем более, веры. Но не хватало одного элемента — очень существенного и приобретаемого большим трудом. Элемента, без которого русская столица не могла добиться уважения в глазах греческой иерархии, доминировавшей на Православном Востоке.
Москве не хватало просвещения.
В XIV—XV веках здесь жили ученые и весьма ученые люди, накапливались солидные книжные собрания, но… все это существовало в разрозненном виде, вне какой-либо системы. Москва погружена была в решение бесконечно сложных политических задач, которые оставляли очень мало сил и средств на что-либо другое. Москву жгли татары. Москва переходила из рук в руки, пока шла великая междоусобная свара между потомками Дмитрия Донского — решалось семейное дело… с применением больших ратей и заграничных союзников. Москва собирала земли и власть.
Не до того было.
Лишь к концу XV века здесь выросла (точнее, накопилась) культурная почва и установилась политическая стабильность. Новые обстоятельства позволяли всерьез позаботиться о просвещении. Более того, новое положение Москвы требовало подобных шагов. Порфирогенита рисковала войти в сообщество христианских духовных центров, не переменив варварских одежд. Остаться в роли безмозглой силачки, над которой хихикают, как только она повернется спиной. Из этого положения был лишь один выход: найти хороших учителей, дать стране просвещение как систему, способную постоянно воспроизводить самое себя.
