Геннадий Красухин - Стежки-дорожки. Литературные нравы недалекого прошлого
А в зале нашем собрались все, кто был причастен к выпуску объединённой, задуманной как нелегальная «Общей газеты». Игорь Виноградов, Олег Чухонцев, Ирина Роднянская, Юрий Карабчиевский и многие другие сидели с нами, когда в зал вбежал Саша Тамиров, тот самый мой приятель из секретариата, и прокричал: «Они летят к Горбачёву. За ними послан самолёт с приказом их арестовать».
Все бросились к приёмникам и к телевизорам. И там и там транслировали заседание Верховного совета РСФСР, который вёл Ельцин. Мы с Игорем обнялись и поздравили друг друга[6].
* * *А через два дня Ирма Мамаладзе и Алла Латынина носили по кабинетам на подпись сотрудникам новое письмо – обращение коллектива редакции к Бурлацкому с требованием уйти из газеты.
– Представляешь! – возмущались они. – Появился сегодня и, как ни в чём не бывало, раздаёт руководящие указания!
Я-то подписал письмо, не задумываясь. А вот Золотусскому сделать это было нелегко. И я его понимал. Бурлацкий к нему лично относился хорошо. Наделил, как я уже писал, немалой властью.
И всё-таки Игорь письмо подписал. «Трусость ничем оправдана быть не может!» – сказал он. Как потом выяснилось, подпись Золотусского особенно задела Бурлацкого за живое.
Нет, он не пошёл навстречу коллективу. Он решил с ним бороться. Он выступил на сессии Верховного Совета с рассказом о том, как героически вёл себя в Крыму в трагические августовские дни и как коллектив редакции по неведению или из-за искажённой информации не оценил его смелости.
– Я немедленно связался с директором издательства «Литературная газета» Анатолием Владимировичем Головчанским и спросил его: есть ли возможность для выпуска нашей газеты в подполье? – слушали мы выступление Бурлацкого на сессии. – Головчанский ответил, что такая возможность у издательства имеется. Я позвонил своему первому заместителю Поройкову и приказал ему вступить в контакт с директором издательства, который поможет издать подпольную «Литературную газету». Поройков решительно отказался.
Фёдор Михайлович ещё много чего рассказывал депутатам, но мы его не слушали. Всё было ясно! Головчанский в роли подпольщика рассмешил всех.
Это был насквозь аппаратный работник, вроде Бонча. Да они и дружили. Он пришёл в издательство, проработав сперва в республиканском ЦК партии Украины, а потом в большом всесоюзном ЦК. По своей должности директора издательства (то есть имевшего возможность распоряжаться по собственному усмотрению распределением всякого рода благ) входил в редколлегию, где, однако, особым вниманием окружал только первых лиц – Чаковского, Изюмова, того же Бурлацкого. Так что если поискать причины, которые дали бы право украсить грудь Головчанского знаком отличия, то все они сводятся к отменно налаженному быту высшего руководства газеты.
Депутаты, разумеется, всего этого не знали, но, выступая перед ними, Фёдор Михайлович добился совсем не того эффекта, на который рассчитывал. Конечно, Головчанский с удовольствием подтвердил бы версию о своей героической роли, но уж очень он для неё не подходил. А Бурлацкий зависел от нас, а не от депутатов. Я говорил, что коллектив газеты считался её учредителем. А это значило, что должность главного редактора стала выборной. Не согласился бы Бурлацкий уйти по-хорошему, мы б его попросту сняли тайным голосованием, которого требовал наш устав.
Что Бурлацкий обречён, всем было ясно, поэтому исполняющий обязанности главного Поройков попросил сотрудников предлагать кандидатуры, добавив, что сам он не претендует на эту должность, поскольку переходит в другое учреждение. И действительно ушёл в ТАСС заместителем генерального директора, прихватив с собой из газеты всех, кого в неё привёл во главе с Заречкиным.
А кандидатуры главного, которые выдвигали наши сотрудники, были порой настолько фантастическими или экзотическими, что я удивлялся: ну, для чего вносить их в список для голосования, зачем вообще за них голосовать, если некоторых из них даже оповестить невозможно об их выдвижении?
Александр Солженицын, Александр Подрабинек, Кронид Любарский, Василий Аксёнов – согласится хоть кто-нибудь из них стать редактором, если пока что им не вернули гражданство? Фазиль Искандер – для чего этому чудесному прозаику обременять себя работой, которая вряд ли ему придётся по нутру. Белла Ахмадулина! Что за неистовая мюнгхаунзенщина в поисках главного редактора!
– Для чего ты их всех записываешь? – спросил я Лору Левину, которой было доверено составить общий список кандидатов. – Ведь это всё – Елизавета Воробей!
– А кто это такая?
– Не такая, а такой. Это из списка тех мужских мёртвых душ, которые Собакевич продал Чичикову.
– Но ты же демократ, – сказала мне Лора. – А демократ должен ко всему относиться терпимо.
Ах, никакой я не демократ! Я не считаю, что всегда право большинство даже при условии, если выборы были честными, и не убеждён, что любая нелепость заслуживает внимательного обсуждения.
Словом, в списке оказалось семнадцать фамилий. А реальных из них две-три!
Даже две! Потому что Игорь Золотусский шансов не имел. Человек резкий и никогда не скрывающий от других того, что ему в них не нравится, он умудрился со многими рассориться с того момента, когда набрал больше всех голосов при избрании в редколлегию.
Мы со Славой Тарощиной предложили Евгения Сидорова. Только что прошёл пленум правления Союза писателей, который прогнал из секретарей всех сторонников ГКЧП. Женя был активным членом обновлённого после путча секретариата. Кроме того, он был хорошим администратором. И что для нашего отдела было наиболее важно – Сидоров любил литературу, любил искусство, занимался ими профессионально и вполне мог повысить их удельный вес в газете. А у меня уже тогда было предчувствие, что на остро-публицистических статьях Рубинова или Ваксберга газета после отмены цензуры долго не продержится. Тем более после роспуска КПСС. Теперь любое издание в погоне за читателем будет печатать то, что прежде было разрешено только нам. Да и пооткровенней, чем мы делали это прежде. Не на кого больше оглядываться!
Самым, конечно, серьёзным кандидатом в этом списке был Аркадий Петрович Удальцов. Он, кстати, тоже был в отпуске во время путча, но от него никто и не требовал, чтобы он прерывал отпуск. «А всё-таки любопытно, – думал я, – как повёл бы себя Аркадий на той редколлегии, где отмолчался его друг Кривицкий!» Но вполне допускал, что мог Удальцов и поддержать нас, а не Бонча с компанией.
Во избежание любых недоразумений скажу, что личные наши с ним отношения были хорошими. Но, как я уже писал, он со всеми был в хороших отношениях. И потому имел очень много шансов быть избранным в редакторы.
