Федор Шаляпин - Маска и душа
— Ба, никакъ Ш.! — крикнулъ я ему.
Ш. нагнулся къ моему уху и сказалъ:
— Ради Бога, здѣсь никакого Ш. не существуетъ, — и отошелъ.
Что это значило, я не знаю до сихъ поръ.
69Демьянъ Бѣдный считается оффицiальнымъ поэтомъ соцiалистической Россiи. Кто то выдумалъ анекдотъ, что, когда Петроградъ былъ переименованъ въ Ленинградъ, т. е., когда именемъ Ленина окрестили творенiе Петра Великаго, Демьянъ Бедный потребовалъ переименованiя произведенiй великаго русскаго поэта Пушкина въ произведенiя Демьяна Бѣднаго. Остроумный анекдотъ правильно рисуетъ «роль Демьяна при большевистскомъ «Дворѣ». Если бы творенiя Пушкина переименовывали, то, конечно, только въ пользу этого первѣйшаго любимца Кремля. Но анекдотъ едва ли правильно отражаетъ поэтическое самочувствiе Бѣднаго. Помню, какъ однажды Бедный читалъ у себя какое то свое новое стихотворенiе. Оно весьма понравилось мне. По смыслу оно напоминало одно изъ стихотворенiй Пушкина. Кончивъ чтенiе, Бедный своимъ развеселымъ смѣхотворнымъ голосомъ добавилъ:
— Какъ хотите, господа, а это не хуже Пушкина.
Изъ этого замѣчанiя видно, правда, что Пушкинъ для Беднаго образецъ значительный, но когда поэтъ самъ умѣетъ писать не хуже Пушкина, зачѣмъ же ему присваивать пушкинскiя произведенiя?..
Бедный — псевдонимъ Демьяна. Псевдонимъ, долженъ я сказать, нисколько ему не идущiй ни въ какомъ смысле. Беднаго въ Демьяне очень мало, и прежде всего въ его вкусахъ и нраве. Онъ любить посидѣть съ прiятелями за столомъ, хорошо покушать, выпить вина — не осуждаю, я самъ таковъ, — и поэтому носитъ на костяхъ своихъ достаточное количество твердой плоти. Въ критическiе зимнiе дни онъ разухабисто бросаетъ въ свой каминъ первосортныя березовыя дрова. А когда я, живущiй дома въ 6-ти градусахъ тепла, не безъ зависти ему говорю, чего это ты такъ расточаешь драгоцѣнный матерiалъ, у тебя и безъ того жарко, мой милый поэтъ отвѣчалъ:
— Люблю, весело пылаетъ.
Бѣдный искренне считаетъ себя стопроцентнымъ коммунистомъ. Но по натуре это одинъ изъ тѣх русскихъ, нѣсколько «бекреневыхъ» людей, который въ самую серьезную и рѣшительную минуту какого нибудь огромной важности дѣла мальчишески будетъ придумывать способъ, какъ достать ключи отъ кремлевскаго погреба съ виномъ у злой, сухой, коммунистической бабы-яги, Стасовой…
Этотъ, несомненно, даровитый въ своемъ жанре писатель былъ мнѣ симпатиченъ. Я имею много основанiй быть ему признательнымъ. Не разъ пригодилась мнѣ его протекцiя, и не разъ меня трогала его предупредительность.
Квартира Беднаго въ Кремле являлась для правящихъ верховъ чѣмъ то вроде клуба, куда важные, очень занятые и озабоченные сановники забегали на четверть часа не то поболтать, не то посовещаться, не то съ кѣмъ нибудь встретиться.
Прiѣзжая въ Москву, я часто заглядывалъ къ Бедному, и это было единственное мѣсто, гдѣ я сталкивался съ совѣтскими вельможами не въ качестве просителя. Эти люди, долженъ я сказать, относились ко мнѣ весьма любезно и внимательно. Я уже какъ то упоминалъ, что у Беднаго я встретилъ въ первый разъ Ленина (не считая не замѣченной мною встрѣчи съ нимъ у Горькаго въ 1905 году). У Беднаго же я встретился съ преемникомъ Ленина, Сталинымъ. Въ политическiя беседы гостей моего прiятеля я не вмешивался и даже не очень къ нимъ прислушивался. Ихъ разговоры я мало понималъ, и они меня не интересовали. Но впечатлѣнiе отъ людей я всетаки получалъ.
Когда я впервые увиделъ Сталина, я не подозревалъ, конечно, что это — будущiй правитель Россiи, «обожаемый» своимъ окруженiемъ. Но и тогда я почувствовалъ, что этотъ человѣкъ въ нѣкоторомъ смысле особенный. Онъ говорилъ мало, съ довольно сильнымъ кавказскимъ акцентомъ. Но все, что онъ говорилъ, звучало очень веско — можетъ быть, потому, что это было коротко.
— «Нужно, чтобъ они бросили ломать дурака, а здэлали то, о чѣмъ было уже говорэно много разъ»…
Изъ его неясныхъ для меня по смыслу, но энергичныхъ по тону фразъ, я выносилъ впечатлѣнiе, что этотъ человѣкъ шутить не будетъ. Если нужно, онъ такъ же мягко, какъ мягка его беззвучная поступь лезгина въ мягкихъ сапогахъ, и станцуетъ, и взорветъ Храмъ Христа Спасителя, почту или телеграфъ — что угодно. Въ жестѣ, движенiяхъ, звукѣ, глазахъ — это въ немъ было. Не то, что злодѣй — такой онъ родился.
Вождей армiи я встрѣтилъ не въ квартирѣ Д.Бѣднаго, но все же благодаря ему. Однажды Бедный мнѣ сказалъ, что было бы хорошо запросто съѣздить къ Буденному, въ его поѣздъ, стоящiй подъ Москвой на запасномъ пути Кiево-Воронежской железной дороги. Онъ мнѣ при этомъ намекнулъ, что поѣздка можетъ доставить мнѣ лишнiй пудъ муки, что въ то время было огромной вѣщью. Любопытно мнѣ было познакомиться съ человѣкомъ, о которомъ такъ много говорили тогда, а тутъ еще пудъ муки!
Въ Буденномъ, знаменитомъ каваллерiйскомъ генералѣ, приковали мое вниманiе сосредоточенные этакiе усы, какъ будто вылитые, скованные изъ желѣза, и совсѣмъ простое со скулами солдатское лицо. Видно было, что это какъ разъ тотъ самый россiйскiй вояка, котораго не устрашаетъ ничто и никто, который, если и думаеть о смерти, то всегда о чужой, но никогда о своей собственной.
Яркимъ контрастомъ Буденному служилъ присутствовавшiй въ вагонѣ Климъ Ворошиловъ, главнокомандующiй армiей: добродушный, какъ будто слепленный изъ тѣста, рыхловатый. Если онъ бывшiй рабочiй, то это былъ рабочiй незаурядный, передовой и интеллигентный. Меня въ его пользу подкупило крѣпкое, сердечное пожатiе руки при встрѣче и затѣмъ прiятное напоминанiе, что до революцiи онъ приходилъ ко мнѣ по порученiю рабочихъ просить моего участiя въ концертѣ въ пользу ихъ больничныхъ кассъ. Заявивъ себя моимъ поклонникомъ, Ворошиловъ съ улыбкой признался, что онъ также выпрашивалъ у меня контрамарки.
Я зналъ, что у Буденнаго я встрѣчу еще одного военачальника, Фрунзе, про котораго мнѣ разсказывали, что при царскомъ режимѣ онъ, во время одной рабочей забастовки, гдѣ то въ Харьковѣ, съ колена разстръливалъ полицейскихъ. Этимъ Фрунзе былъ въ партiи знаменитъ. Полемизируя съ нимъ однажды по какому то военному вопросу, Троцкiй на партiйномъ съъздѣ иронически замѣтилъ, что «военный опытъ тов. Фрунзе исчерпывается тѣмъ, что онъ застрѣлилъ одного полицейскаго пристава»… Я думалъ, что встрѣчу человѣка съ низкимъ лбомъ, взъерошенными волосами, сросшимися бровями и съ узко поставленными глазами. Такъ рисовался мнѣ человѣкъ, съ колена стрѣляющiй въ городовыхъ. А встрѣтилъ я въ лицѣ Фрунзе человѣка съ мягкой русой бородкой и весьма романтическимъ лицомъ, горячо вступающаго въ споръ, но въ корнѣ очень добродушнаго.
