Лев Лещенко - Апология памяти
Художник и власть
Прежде чем начать рассказ о людях, возглавлявших нашу страну в так называемое «застойное время», я бы хотел кое-что пояснить. В некоторых главах этой книги я порой достаточно нелицеприятно отзываюсь о многих явлениях, имевших тогда место в нашей жизни. Меня, скажем, не устраивал принцип всеобщей нивелировки личности, когда провозглашался лозунг: «У нас все равны, независимо от того, кто ты, что ты и каковы твои заслуги». Меня, как и всех моих коллег по творческому цеху, во многом не устраивал метод оплаты нашего труда, когда мы, собирая миллионы зрителей, получали за свой труд гроши. Можно еще было бы упомянуть и систему нашего трагикомического «ченча» в зарубежных поездках, когда мы были вынуждены из-за вечного недостатка денег брать с собой для обмена водку, икру и прочее. Словом, недостатков в том нашем обществе хватало. Но точно то же самое можно сказать и о любом из нас! И как нет идеальных людей, так нет и не было еще на свете идеального общества. И в этом смысле слово «апология», употребляемое в книге, отнюдь не означает какого-то моего бездумного, слепого, безоглядного восхваления прошлого, которое якобы всегда лучше настоящего — и вода тогда, дескать, была мокрее, и жилось веселее… Я вообще не отношу себя к числу ригористов-максималистов, делящих мир на черное и белое. Что-то было хорошо тогда, что-то — хорошо сегодня. А в чем-то те времена, возможно, превосходили нынешнее.
Для меня, как для молодого человека, вступающего в жизнь, эпоха Брежнева связана прежде всего с моим духовным и творческим становлением, осмыслением происходящего вокруг. Придя из армии, я тут же поступил в институт, где начал всерьез готовить себя к будущей творческой деятельности. Практически во всех книгах по искусству, которые я изучал, говорилось о том, что советский артист является в первую очередь выразителем дум и чаяний всего народа. То есть каждый мой творческий акт был как-то связан с выражением существующей тогда у нас идеологии. Выбирая для себя песенный репертуар, я должен был в равной мере ориентироваться и на окружающую меня реальность, и на свои собственные политические убеждения. А какими они еще могли быть у человека, закончившего школу имени Зои Космодемьянской, ту самую, где училась и сама Зоя, образ которой служил примером для целых поколений? И смею утверждать, что это было совсем даже неплохо. Кроме того, еще в период моей армейской службы в ГДР мне довелось в буквальном смысле испытать на себе все треволнения карибского кризиса 1962 года, когда казалось, что вот-вот вспыхнет третья мировая война, и нам, солдатам, приходилось спать не раздеваясь, с автоматами в руках. Там-то я, собственно, и ощутил, что такое чувство патриотизма, любовь к Родине не на словах, а на деле. Когда ты знаешь, что только несколько километров чужой земли отделяют тебя от твоего «возможного противника», который в любую минуту может стать из «возможного» настоящим, многое воспринимается иначе. Так что ледяной холодок, веющий с полей сражений «холодной войны») Для меня после всего этого стал вещью вполне осязаемой. И когда одной из тем моего репертуара стала лирико-гражданственная тема, мой выбор никак нельзя было назвать случайным или необдуманным. То есть я пел, как думал, как считал, и как я думал, так и пел. А считал я тогда, что мы, советские люди, живем единственно правильным образом.
Поэтому не совсем правы были те из моих критиков, которые полагали, что вот, мол, Льву Лещенко просто-напросто невероятно повезло на классных композиторов, таких, как Шаинский, Фрадкин, Тухманов, Пахмутова… А все дальнейшее было уже, как говорится, делом техники. Да, не спорю, был в моей судьбе и элемент везения, случая. Но всякий раз все это падало на хорошо подготовленную почву — я твердо знал, о чем мне петь, что выражать своими песнями. И потом, не так уж сильно мне и везло. Например, песня Давида Тухманова «День Победы» далеко не сразу стала «моей», до этого ее не раз исполняли другие… Так почему же «День Победы» так прозвучал именно в интерпретации Лещенко? Может быть, тому причиной — предельная искренность исполнения, когда выражению твоих чувств и мыслей служит буквально все твое существо — и тембр голоса, и дыхание, и выражение глаз? В этом смысле уже само личное отношение певца становится определяющим фактором, а не его вокальные возможности. Да что далеко ходить, У нас наверняка существует много певцов-баритонов с гораздо лучшими, чем у Лещенко, голосовыми Данными… Так что, видимо, дело тут не только в силе и диапазоне голоса, хотя и это очень важно. Необходимо еще и актерское мастерство, умение точно войти в образ, безошибочно попасть в смысловую тональность, быть доверительным. А искренность и доверительность на пустоте не рождаются, тут все идет в дело, включая, может быть, всю твою предыдущую жизнь, начиная с первого сказанного тобой слова. Причем, что самое смешное, больше всего мне досталось уже в новые времена от «новейшей» нашей критики за, так сказать, «прославление коммунистических ценностей» в моей известной песне «Любовь, комсомол и весна». Что я мог им ответить? Что, во-первых, я и в этом случае был человеком искренним, верящим в то, что пою. А во-вторых, эта песня Александры Пахмутовой и Николая Добронравова — практически единственная в моем репертуаре вещь такого плана, то есть скорее исключение, чем правило.
Правила же мои таковы, что я по самой своей природе недолюбливаю пафос, тем более — открытый, кричащий. Если я в своей повседневной жизни никогда не повышаю голос, как я могу кричать на сцене и в эфире?
К сведению моих суровых критиков могу сообщить, что в свое время мне чуть ли не в приказном порядке было предписано к какому-то там по счету юбилею Леонида Ильича Брежнева исполнить созданную в его честь торжественную оду под названием «Товарищ Генеральный секретарь». И я отказался. Хотя за такие «фокусы» тогда по головке могли не погладить. Отговорился же я тем, что у меня, дескать, к великому сожалению, слишком лиричный и мягкий тембр голоса, в котором напрочь отсутствует «металл», крайне якобы необходимый для исполнения столь мощного произведения. Мало того, мне до этого не раз предлагали спеть и знаменитую пахмутовскую «Малую землю», посвященную подвигам все того же нашего многоуважаемого Генерального секретаря. Но ведь не спел же, не пошел наперекор себе, своему собственному понимаю того, что мне следует петь, а что — нет! Хотелось бы только добавить, что, отказываясь исполнить песню «Товарищ Генеральный секретарь» как певец, я вовсе не испытывал никаких неприязненных чувств к самому Генеральному секретарю как человек. Мне просто было неприятно видеть профанацию искусства, торжество лизоблюдства, переходящего всякие границы. Я понимал, что все это — на руку действующей Системе, а не «лично Леониду Ильичу». И у меня были для этого основания. Во-первых, наше знаменитое низкопоклонство перед власть имущими — у нас в крови, оно неистребимо, оно стало частью нашего национального менталитета. И какой бы силой воли ни обладал Леонид Ильич (который, как известно, был очень даже неплохим психологом, умеющим манипулировать людьми), он был конечно же не в состоянии сопротивляться той стихии обожествления, что накатывала на него со всех сторон.
