Ханс Беккер - На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950
После того как характер у вновь прибывших после такого обращения становился гораздо мягче, их переводили в следующую секцию лагеря, где обращение было уже не настолько суровым. Этот участок был окружен пятью рядами колючей проволоки. Один из них, никто никогда не знал точно, какой именно, постоянно находился под смертельно опасным электрическим током, и редкие попытки побега неизменно заканчивались тем, что еще один обыватель лагеря повисал на колючей проволоке. Еще одной мерой предосторожности было то, что территорию постоянно контролировали с вышки два охранника, вооруженные пулеметом. (Охранники на вышках, стрелявшие при попытке побега, были и есть во всех лагерях. — Ред.)
Дисциплина на Платине была на самом высоком уровне, за малейшие упущения здесь жестоко избивали. В лагере осужденные постоянно, днем и ночью находились в бараках, им позволялось выходить наружу только на получасовую прогулку со связанными руками и под постоянным наблюдением. В полном молчании они наматывали круги по отведенной для прогулок территории. Попытка остановиться или заговорить с соседом здесь расценивалась как тяжкое преступление. Тех, кто заслуживал этого хорошим поведением (причем не раньше чем через два месяца пребывания в бараке), переводили в третий участок. Здесь они по четырнадцать часов в день таскали камни в каменоломнях под охраной вооруженных до зубов солдат и специально дрессированных вечно голодных сторожевых псов. Здесь даже «блатным» приходилось работать, если они не хотели быть забитыми до смерти. Однако, откровенно говоря, многие из них, следуя принятым в их кругу традициям и отказываясь подчиняться кому бы то ни было, просто не доживали до перевода в рабочие партии.
Все это я узнал от своего знакомого грузина, который прожил в Сибири так долго, что уже не боялся в жизни ничего, кроме перспективы вернуться однажды в Грузию, которую он не узнает и где никто уже не помнит его. Уже в конце срока заключения за участие в драке с убийством ему добавили еще три года к прежнему приговору. Когда ему до окончания нового срока оставалось всего две недели, он признался мне:
— Чтобы они не отправили меня домой, мне придется совершить еще одно убийство.
На следующий день, чтобы продлить срок наказания, он взял палку и убил ею старика, который не сделал ему абсолютно ничего плохого. Растерянным охранникам он ничего не стал объяснять. Грузин просто извинился и пробормотал что-то типа того, что этот старик все равно не протянул бы здесь долго. За второе убийство его срок увеличили еще на шесть лет. Мы познакомились, когда его снова вернули из Платины в обычный лагерь.
— У меня есть еще пять лет, — задумчиво говорил он мне, — а потом снова придется что-то придумывать.
— То есть, когда настанет это время, ты снова кого-то убьешь?
— Кто знает, что там будет в будущем? — ответил он задумчиво, но по его голосу я понял, что он намерен до конца жизни продлевать свой срок пребывания в Сибири, даже если придется для этого переубивать всех окружающих.
Иногда людские потери в результате поножовщины были так велики, что я поражался, как это уголовники до сих пор не поубивали друг друга. Но численность банд постоянно пополнялась как за счет вновь прибывающих взрослых заключенных, так и за счет молодежи, которую на первых порах использовали в качестве соглядатаев или подручных. Но все они мечтали, что когда-нибудь станут полноправными членами банд. Для всех этих уголовников реальной надеждой на спасение была лишь возможность возникновения новой войны. Тогда их могли бы призвать в армию, где они реализовали бы одно из двух: либо дезертировали на Запад и зажили в другой стране жизнью образцового обывателя, либо присоединились к тысячам повстанцев в брянских лесах, где, по слухам, обитали целые орды разбойников, что жили лучше, чем законопослушные граждане России. (Автор периодически теряет чувство меры. — Ред.)
Я уже рассказывал о том, что во всех советских тюрьмах действовала разветвленная сеть уголовников. Те из этих негодяев, которым довелось оказаться в тюрьме, поддерживали устойчивую связь со своими коллегами на свободе. Многие из оставшихся на воле бандитов действовали на железных дорогах, промышляя воровством и мелким разбоем среди пассажиров. Если район, где они действовали, становился для них опасным, они переезжали в другое место. Иногда их ловили, но, поскольку они всегда были вооружены, к тому же имели обыкновение мстить за поимку, задержание бандитов было для милиции опасным делом. В людных городах промышляли банды карманников, которые тоже поддерживали друг друга, и, если одного ловили на месте преступления, его собрат заставлял потерпевшего замолчать. В общем, на свободе было так же, как и в тюрьме: если увидишь бандита, занятого своим делом, для всех, в том числе и для милиции, лучше было не обращать на это внимания. За «хорошее поведение» милиционера могли даже наградить табаком или одеждой.
Информацию о том, как жили в Советском Союзе нормальные люди, я, как правило, получал из вторых рук, к тому же мои источники были озлобленными и очень ненадежными. (И это действительно так. На самом деле правоохранительные органы СССР за несколько лет эффективно подавили всплеск преступности, вызванный войной и ее последствиями. — Ред.) Но я искренне верю в то, что через пять лет после разгрома жизнь в России была бы гораздо счастливее жизни в стране-победительнице. Германия ослабила бы жесткость оккупационного режима, и тогда люди вздохнули бы более свободно, чем теперь, при наличии избыточного количества комиссаров и бандитов. (Не для того Германия начинала истребительную войну с СССР, чтобы «через пять лет после разгрома [СССР] ослабить жестокость оккупационного режима». Для того чтобы понять, какая судьба готовилась русским и другим народам СССР, необходимо ознакомиться с генеральным планом «Ост» (апрель 1942 г.), а также, например, с планом «колонизации Востока», изложенным рейхсфюрером СС Гиммлером в октябре 1942 г. По плану «Ост» в качестве восточной линии немецкой колонизации устанавливалась «линия, проходящая от Ладожского озера к Валдайской возвышенности и до Брянска». Намечалась высылка в Сибирь 65 процентов украинцев и 75 процентов белорусов. Оставшиеся (отобранные по расовым признакам) удостаивались онемечивания. Освободившиеся земли должны были быть заселены немцами либо германоязычными народами (такими как голландцы, датчане и др.).
Гиммлер говорил: «Принципиальная линия для нас абсолютно ясна — этому народу (т. е. русским) не надо давать культуру. Я хочу здесь повторить слово в слово то, что сказал мне фюрер. Вполне достаточно: во-первых, чтобы дети в школах запомнили дорожные знаки и не бросались под машины; во-вторых, чтобы они выучили таблицу умножения, но только до 25; в-третьих, чтобы они научились подписывать свою фамилию. Больше им ничего не надо... В ближайшие 20 лет мы должны заселить немцами германские восточные провинции от Восточной Пруссии до Верхней Силезии, все генерал-губернаторство (т. е. Польшу. — Ред.); должны онемечить и заселить (немцами) Белоруссию, Эстонию, Литву, Латвию, Ингерманландию (т. е. Новгородскую, Псковскую, Ленинградскую области) и Крым. В остальных областях мы будем создавать вдоль шоссейных дорог небольшие города под охраной наших гарнизонов, вблизи которых будут расположены наши автострады, железнодорожные пути и аэродромы, города с 15—20 тысячами жителей, а в радиусе 10 километров от них немецкие деревни, с тем чтобы наши люди жили в немецкой среде. Эти поселения-жемчужины сперва распространятся до Дона и Волги, а потом, как я надеюсь, и до Урала и будут... всегда поставлять нам здоровое потомство германской крови».
