Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»
– Это было в первые дни битвы на Курской дуге. Как сейчас помню, что тогда мы стояли на территории совхоза «Комсомолец». С нашего участка сняли пехоту для проведения важной операции в другом месте, а мне приказали обеспечить оборону этого участка силами моей батареи и продержаться без пехоты сутки… И тогда всем нам стало ясно, что бой предстоит страшный и остаться в живых посчастливится немногим…
Учитывая такой сложный момент, политработники начали проводить активную работу. А у меня в батарее тогда был пятьдесят один человек, но из них всего три коммуниста. И тут надо отдать должное тому самому замполиту Чамееву, он провел среди людей беседы, ночью организовал собрание, на котором весь личный состав батареи, в том числе и я, подал заявления в партию. Но это не были в прямом смысле заявления, а люди просто вставали и говорили: «Если я погибну, прошу считать меня коммунистом».
Кроме того, на этом собрании единогласно было принято постановление: «Будем сражаться до последнего, по-сталинградски, выполним приказ «Ни шагу назад». И я считаю, что это собрание сыграло свою большую положительную роль, действительно здорово мобилизовало людей, и чувствовался душевный подъем, что не подведем и будем биться до конца…
Мы тогда два дня подряд почти непрерывно вели бой, отбили, если не ошибаюсь, девять атак пьяных эсэсовцев, но в живых на батарее осталось всего семнадцать человек… Под конец на каждый миномет оставалось всего по две мины… А уже потом, в промежутке между боями, тем, кто остался в живых, в том числе и мне, вручили партийные билеты. Вот так я вступил в партию.
– Я уже понял, что вы по-прежнему остаетесь убежденным коммунистом. Но вы ведь многое знали и тогда, и еще больше узнали в наше время, при этом вы лично видели много несправедливости, так как вам удалось сохранить прежние убеждения?
– Тут дело даже не в том, что я буквально с пеленок воспитывался с этими идеалами, и поэтому мне сейчас нелегко с ними расстаться. Нет. Просто я считаю, что в любом обществе есть как положительные, так и отрицательные стороны. И принципиальный вопрос при этом чего больше – положительного или отрицательного. И вот сравнивая нынешнее положение с тем, что было, для меня ответ очевиден…
– Ваше отношение к Сталину сейчас не изменилось?
– Конечно, сейчас, когда стало известно о массовых репрессиях, то многое уже можно оценивать совсем по-другому. И хотя мы уже о многих вещах и сами догадывались, но все-таки общей картины мы не имели. Я, например, только со временем, уже после разоблачения на XX съезде партии, начал понимать, что это был за человек.
Но я до сих пор хорошо помню, как тяжело мы переживали смерть Сталина. И хотя мой отец, например, Ленина ставил значительно выше Сталина, но даже он был настолько расстроен, что долго не мог прийти в себя. А у нас в аппарате Свердловского обкома некоторые сотрудники даже плакали, настолько тяжело переживали. Вообще, у всего нашего народа в те дни было такое подавленное настроение: «Как же мы будем дальше без него?» И про себя я тоже могу сказать, что очень сильно переживал его смерть…
А его роль в войне… Я ведь когда приехал в Тюмень на формирование дивизии, то лично видел, как тогда на месте возведения цехов будущих заводов были готовы только стены, а продукция для фронта уже выпускалась… Под открытым небом снег шел, а продукция уже шла, хотя работали в основном только женщины и дети… И я уверен, что если бы не эта суровая требовательность со стороны Сталина, а он в этом отношении действительно был беспощаден, то вряд ли была бы обеспечена победа над врагом…
Но я что бы еще хотел добавить. В свое время я работал прокурором по надзору за следствием в КГБ, и мне пришлось рассматривать архивные дела по реабилитации людей. И рассматривая эти архивные дела, что мне особенно бросилось в глаза и всегда удивляло тогда, и удивляет сейчас. Насколько легко люди в Молдавии переходили из одной партии в другую, как, например, сейчас чиновники легко меняют свои взгляды. У нас на Урале в этом отношении все было совсем по-другому…
Причем я считаю, что обязательно нужно сказать, что даже тех, кого репрессировали и сослали, например, в Сибирь, то ведь им создали максимум условий, чтобы они там нормально жили и могли учиться и развиваться. Я, например, еще на Урале видел много таких людей. Помню, как в наш Свердловский обком пришел ректор политехнического института и поднял вопрос: «На новый атомный факультет поступают одни западники, в основном евреи…» Так о какой же дискриминации тут может идти речь? Почему об этом сейчас никто не говорит?
– А на войне вам не приходилось видеть никого из наших крупных военачальников?
– Во время войны мне однажды довелось присутствовать на офицерском собрании, на котором перед нами выступил командующий нашим 1-м Прибалтийским фронтом Баграмян. По этому собранию у меня о нем осталось приятное впечатление, он постарался как-то душевно, с юмором с нами общаться, рассказал вначале какую-то смешную историю и только потом перешел непосредственно к задачам. К тому же у него был очень сильный кавказский акцент, который добавлял ему определенное обаяние. И больше я во время войны никого из больших военачальников не видел. Но уже после войны мне довелось по работе познакомиться с Георгием Константиновичем Жуковым и близко видеть Хрущева.
– Расскажите об этом, пожалуйста.
– Когда в начале 50-х годов Жуков командовал Уральским военным округом, меня отозвали работать из прокуратуры в отдел административных органов Свердловского обкома партии. И вот в этот период мне по работе пришлось с ним неоднократно встречаться, причем я его видел в совершенно разных ипостасях.
Например, как-то мне надо было подписать у первого секретаря Недосекина какой-то документ, и в его приемной я увидел, что там сидит Жуков. Я оставил секретарю бумагу, но так как документ был срочный, то я зашел за ним часа через полтора и смотрю, что Жуков все сидит…
А потом у нас на партийном собрании коммунисты прямо спросили у Недосекина: «Почему такое неуважительное отношение к Жукову?» И он ответил: «Сам звонил, – и многозначительно посмотрел наверх, – и сказал, чтобы лучше службу знал, подержи его в приемной…»
Потом, я помню, как-то зашел к первому секретарю, чтобы получить задание, а у него в кабинете сидел Жуков. Мы поздоровались с ним за руку, и первый секретарь мне сказал: «Георгий Константинович проведет совещание с директорами военных заводов, а ты поприсутствуешь, ну и придется выступить». В тот раз я сидел с ним в президиуме, и надо сказать, что на том совещании он проявил себя как предупредительный, причем очень вежливый и невероятно обаятельный человек.
