Владислав Корякин - Отто Шмидт
«— Если я достигну восемьдесят восьмого градуса и выяснится, что у меня хватит горючего до полюса и обратно, что мне тогда делать?
Я немного подумал и сказал:
— Если бензина хватит и начальник экспедиции не вернет тебя, дуй прямо на полюс.
— А если я там сяду?
— Дело твое, решай сам» (с. 211).
Следует отметить необычно богатое аварийное снаряжение на борту Р-6 — только продовольствия было взято на два месяца, а также якобы «на всякий случай» несколько бидонов бензина. По тому же источнику, Головин с 88-й параллели отправил следующую радиограмму: «Иду над сплошной облачностью высотой 2000 метров. До полюса осталось 100–110 километров. Иду дальше».
— Как дальше? — удивился Спирин. — У него же не хватит горючего. Не лучше ли вернуть его.
— Горючего у него хватит, — возразил Водопьянов. — Головин не без головы. А вернуть его, конечно, уже поздно. Попробуй верни, когда до полюса осталось всего сто километров. Я бы, например, на его месте не вернулся.
— Михаил Васильевич прав, — сказал Отто Юльевич. — Вернуть его очень трудно, почти невозможно.
И, улыбаясь, добавил:
— Я бы тоже не вернулся… Не люблю стучаться в дверь и не войти» (с. 212).
Элита полярной авиации в своих вольностях порой позволяла себе то, что остальным могло стоить головы. Но в данном случае действовал принцип «победителей не судят», на что заведомо рассчитывал сам Головин. Он поручил своему механику Кекушеву установить дополнительные емкости с горючим, не ставя в известность руководство. Не случайно значительно позже сам Шевелев утверждал, что его подчиненные «в предвоенные годы считались своего рода штрафным батальоном» (1999, с. 53), со своими нравами и порядками, не отвечавшими общим установкам. Здесь ценили инициативу в достижении цели. Заслугой Шмидта и Шевелева было то, что они добились сочетания четкой служебной дисциплины с личной инициативой своих подчиненных. А это необходимо в экстремальных условиях Арктики. Руководство экспедиции полностью доверяло и своим людям, зная, что на них можно положиться, даже когда их поведение не отвечало общепринятым нормам. Впрочем, вся полюсная операция также не отвечала общепризнанным стандартам.
Это было тем более важно, что возможность посадки до последнего момента оставалась проблемной. Не случайно позднее при описании этого события каждый из участников выделял свои обстоятельства и детали. Так, по Шмидту, при снижении в облаках над расчетной точкой полюса «…мы, конечно, не знали, что мы увидим внизу… и не знали, идет ли облачность до самого льда или оставит нам промежуток для ориентирования… Облачность кончилась между 500 и 560 метрами высоты, так что мы, выйдя… из облаков, увидали картину, которая могла только обрадовать. Огромная льдина, небольшие трещины, в одном месте полынья, маленькое озеро… Мы быстро посовещались с М. Водопьяновым и с М. Бабушкиным о величине льдины и решили, что льдина, находящаяся рядом с большой полыньей, подходит. Полынья очень помогла Водопьянову. Ведь все было бело кругом, и когда мы снижались кругами, это полынья, это черное пятно на белом фоне, служила ему ориентиром. Самолет был посажен мастерски, остановился без толчков, люди высыпали с возгласами: «Мы на полюсе или где-то очень близко в районе полюса». Естественно, что мы обнялись, расцеловались… а затем мы присмотрелись, где же мы находимся… Было ощущение, что полюс все-таки полюс и он должен чем-то отличаться, в нем должно быть что-то специфическое… Солнца нет, видимость прекрасная… километров на 50–70 видно. Куда ни взглянешь, со всех четырех сторон всюду одинаково — лед, лед и лед. Величественное одиночество ничем не нарушается. Полюс величественен… но спокоен, как будто бы ему никакого дела не было до того, прилетели мы или не прилетели!» (1960, с. 181–182).
Водопьянов отметил особенности прибытия на полюс с позиции пилота: «Пролетев над площадкой, мы заметили заструги, такие же, как на Земле Франца-Иосифа или в тундре… Судя по торосам, лед был толстый, многолетний. Развернувшись еще раз, я снова прошел над площадкой… быстро развернулся, зашел против ветра… и снизился еще метров на десять. С огромной быстротой подо мной замелькали торосы, вот-вот задену их лыжами. Кончилась гряда торосов. Впереди ровная площадка. По белому снегу навстречу стелется черный дым (от шашек. — В. К.). Прошу Бабушкина, как только самолет коснется снега, дернуть трос и раскрыть парашют, служащий воздушным тормозом. Убираю газ… Медленно тяну штурвал на себя: машина опускает хвост, секунды две идет на высоте примерно одного метра… Резко беру штурвал на себя. Самолет мягко касается нетронутой целины снега. На всякий случай выключаю моторы — вдруг не выдержит льдина и машина провалится. Бабушкин дергает за трос, парашют раскрывается. Самолет катится вперед и не проваливается… Пробежав двести сорок метров, самолет останавливается» (Цит. по: Белов, 1969, с. 313–314). Успех посадки, как и на челюскинской льдине, обеспечивался, помимо мастерства экипажа, малой посадочной скоростью огромных машин. Первый опыт определения надежности льда с воздуха для посадки тяжелых самолетов, несмотря на очевидный риск, оправдался и позднее был подтвержден измерениями на месте, показавшими толщину в три метра.
Корреспондент «Правды» Бронтман уделил основное внимание человеческим эмоциям, причем с партийных позиций: «Водопьянов мягко и осторожно совершил посадку. Раздалось дружное «ура», возгласы в честь родины, товарища Сталина. Все бросились в объятия друг друга, расцеловались. Первым на лед Северного полюса сошел начальник экспедиции Шмидт (правда, его опережал кинооператор Трояновский при исполнении своих обязанностей. — В. К.). За ним спустились остальные. Папанин, салютуя, выстрелил несколько раз из нагана. В заключение праздника достали бутылку коньяку и торжественно распили» (1938, с. 115).
Оставалось наращивать и развивать подобный опыт. Выполненные вскоре после посадки астрономические наблюдения показали, что самолет находится на 89°26′ с. ш. и 78° з. д., примерно в 50 километрах от полюса, что для науки не имело существенного значения, поскольку еще сто лет назад академик K.M. Бэр с позиций ученого утверждал, что «полюс — это такая же точка, как и все остальные». Разумеется, переносить лагерь в сложившейся ситуации никто не собирался.
Колоссальный успех, однако, был омрачен выходом из строя радиопередатчика самолета. «Шмидт держится спокойно, но мы все понимаем, — отметил в своем дневнике Федоров, — как глубоко переживает он эту задержку. Шевелев на Рудольфе уже обязан сообщить, и уже, конечно, сообщил, в Москву. С каждым часом нарастает тревога в Политбюро, в правительстве.
Кренкель слышит телеграмму Шевелева в Москву о мерах, которые намечено предпринять для розысков нашего самолета и нашего спасения. Сейчас вылетать с Рудольфа нельзя — погода испортилась, но самолеты готовят.
Тем временем устройство лагеря завершается. Наша основная палатка, как и большая часть оборудования, еще на Рудольфе. Установили парусиновые палатки, одной накрыли Эрнста с его аппаратурой, которую он вначале развернул под открытым небом. Поставили будку для метеоприборов. Иван Дмитриевич и механики из экипажа Водопьянова готовят обед. Марк Трояновский перебегает с места на место — снимает первые часы работы на полюсе. Со времени посадки прошло около десяти часов. Наконец, аккумуляторы заряжены и Кренкель может выйти в эфир» (1982, с. 200–201): «…B 11 часов 35 минут Водопьянов блестяще совершил посадку. К сожалению, при отправке радио о достижении полюса внезапно произошло короткое замыкание… прекратилась радиосвязь, возобновившаяся только сейчас… Льдина, на которой мы остановились, расположена примерно в 20 километрах за полюсом по ту сторону и несколько на запад от меридиана Рудольфа. Положение уточним. Льдина вполне годится для научной станции, остающейся в дрейфе в центре Полярного бассейна. Здесь можно сделать прекрасный аэродром для приемки остальных самолетов с грузом». Чтобы скорее узнать о благополучной посадке самолета Водопьянова, люди сбегались в радиорубку на острове Рудольфа полуодетыми и даже необутыми…
Так или иначе, первая часть намеченного предприятия — высадка, в ходе которой необходимо было поставить научную станцию, была успешно выполнена. Теперь оставалось создать эту станцию, отпустив ее затем в свободное плавание по воле волн и ветров. Продолжительность плавания зависела от совокупности неизвестных факторов, для изучения которых она и замышлялась. Совсем не случайно в продолжении своего дневника Федоров отметил: «В эти первые же дни на нас потоком неслась интереснейшая информация — и метеорологические условия, и само движение льдины, ее толщина и структура, и сейчас же измеренные мною элементы земного магнетизма, и то, что в лагере оказалась пуночка»(1982, с. 202), — произошел обвал научной информации, характерный для начала наблюдений на «белом пятне».
