Майкл Масманно - Специальные команды Эйхмана. Карательные операции СС. 1939–1945
Адвокаты подсудимых любили повторять классическую формулу римского права: Nulla poena sine lege («Наказание должно опираться на законы»). Но и в немецких законах предусматривалось уголовное наказание за выполнение преступных приказов. В статье 47 германского кодекса о наказаниях за военные преступления говорится, что если при выполнении приказа по службе нарушается закон, то ответственность за это несет вышестоящий командир, отдавший такой приказ. Однако и подчиненный, выполнивший этот приказ, несет ответственность в случаях:
1. Если он превысил рамки отданного ему приказа.
2. Если он знал, что приказ вышестоящего командования представляет собой акт, нарушающий нормы гражданского или военного законодательства.
Одним из аргументов, представленных доктором Серватиусом против того, чтобы суд над Эйхманом осуществлялся под юрисдикцией Израиля, заключался в том, что закон о нацистских преступниках и их пособниках от 1950 г. был принят ex post facto, то есть вступил в действие уже после того, как все преступления, в которых обвинялся Эйхман, были совершены. В этой связи очередной насмешкой прозвучало заявление Эйхмана о том, как он прибыл в Польшу, имея при себе приказ об умерщвлении 150 тысяч евреев. Этот закон тоже имел обратную силу, так как ко времени прибытия Эйхмана на место эти 150 тысяч человек были уже мертвы!
Глава 19
Когда в своей вступительной речи на суде прокурор Ференц говорил об убийстве в городе Киеве в течение двух дней 33 тысяч евреев, он отметил, что «данный акт выделяется даже среди самых чудовищных преступлений эйнзатцгрупп». Зондеркоманда 4а во главе с Блобелем была ответственна за большую часть этих убийств. Подразделение входило в состав эйнзатцгруппы С под командованием бригадефюрера СС Отто Раша. Этот человек, один из самых рьяных исполнителей приказа фюрера по поводу евреев, часто лично появлялся на месте проведения казни, чтобы лично проконтролировать процедуру.
После войны генерал Отто Раш стал калекой, заболев болезнью Паркинсона. Он достаточно хорошо себя чувствовал, чтобы присутствовать на первых заседаниях трибунала, но, когда пришла его очередь давать свидетельские показания, оказалось, что он не способен передвигаться. Однако генерал передал через своего адвоката, что намерен лично защищать себя в суде, даже если его придется доставить в зал заседаний на носилках, что и было сделано. Затем, после того как ему помогли занять место свидетеля, место рядом занял военный доктор, который должен был информировать трибунал о состоянии здоровья подсудимого для того, чтобы судьи могли приостановить процесс в тот момент, когда врач решит, что свидетель больше не в состоянии давать показания.
Подняв руку несколько неровным движением, Раш твердым голосом произнес слова присяги: «Я клянусь Богом, всемогущим и всезнающим, что буду говорить одну только правду, ничего не утаивая и ничего не добавляя от себя». Затем, несколько наклонившись, он ответил на вопрос своего адвоката доктора Зурхольта. Проинформировав суд, что он родился 7 декабря 1891 г., что его отец занимался сельским хозяйством, а позже стал владельцем кирпичного завода, подсудимый сказал: «Мой отец был состоятельным человеком. С точки зрения социологии он принадлежал к сторонникам патриархальных порядков… Мой отец считал своей первейшей обязанностью заботиться обо всех своих работниках. Этот общественный долг он черпал из глубинных моральных основ своих религиозных убеждений». Затем подсудимый остановился, его дыхание сделалось затрудненным. Врач осмотрел его и предложил ему лечь и отдохнуть.
Затем Раш вновь занял место в кабине свидетеля. Он говорил, обращаясь к суду, с той явной свободой и удовлетворением человека, который сидит у собственного очага в окружении внуков и их юных друзей, с пристальным вниманием слушающих историю пожилого уважаемого человека. С некоторым ударением он поведал суду, будто бы читал наставление детям: «Дома я воспитывался в духе набожности. Это полностью соответствовало почти беззаветной религиозности, которой отличались мои родители». Затем, опустив глаза и, очевидно, вспомнив нечто очень приятное, он гордо провозгласил: «Мой отец воспитал во мне любовь к родине, любовь к природе и научил охотиться».
Кто из нас не получал удовольствия от воспоминаний беззаботного детства, какими бы они ни были, хорошими или плохими? Раш снова сделал паузу. Одной дрожащей рукой он попытался остановить дрожь другой. Когда он возобновил речь, его лицо светилось при виде мысленной картины того, о чем он продолжал вспоминать: «Очень рано он стал брать меня с собой в свои походы. Прежде всего он научил меня моральным принципам охоты. Он учил меня, что охота – это не просто стрельба и убийство, что это не игра, что в охоте необходимо уважать Создателя и заботиться о его творениях».
Я попросил его пояснить, что он понимает под «моральными принципами охоты», и он объяснил: «С точки зрения немца, охота подразумевает, чтобы человек, даже если он полностью невидим там, где находится, понимал свои обязательства перед живыми существами, чтобы он воздерживался от всего, что может повредить им, например стрелять в то время, когда это запрещено. Это значит, что в этот период животные находятся под защитой. Нельзя стрелять в мать, у которой родились детеныши, что нуждаются в ней. Вообще стрелять следует только после того, как будут взвешены все обстоятельства, а не для того, чтобы удовлетворить свою страсть к убийству».
Те из присутствующих в зале суда, что слышали документы, когда их зачитывали представители обвинения, где, в частности, говорилось о 75 тысячах человек, убитых по приказу Раша, о тех страданиях, что он нанес населению оккупированных территорий, наверняка хотели бы, чтобы он объяснил, почему, после того как его учили не убивать животных вне сезона охоты, не стрелять в самок и детенышей, когда вырос, он стал с удовольствием расстреливать матерей человеческих детенышей и самих детей. И все же каждому из сидящих в зале, наверное, было жаль эту развалину с трясущимися как осиновый лист руками. Его слушали с состраданием и сочувствием, но все все-таки надеялись выслушать объяснение, как же получилось так, что, несмотря на то что обвиняемого воспитывали в духе «уважения к Создателю и его творениям», он решился продемонстрировать такое вопиющее неуважение к жизни таких же, как и он сам, созданий Божьих.
Но доктор Зурхольт решил оставить эту тему и спросил о том, какое образование получил подсудимый.
«Можете ли вы вспомнить что-то особенное об этом времени, что-то такое, что наложило глубокий отпечаток на всю вашу жизнь?»
