Борис Смирнов - Воспоминания склеротика
Но после того, как мы втроём устроились в отдельной каюте комфортабельного корабля и отреклись от суеты, забот и хлопот последних дней, наша нервная система стала приходить в соответствие с прекрасной атмосферой беззаботного путешествия, удобств, домашней кухни и непривычного для простого человека сервиса, предоставленного пассажирам.
Конечно, позволить себе такой круиз в это сложное время мы с женой не могли и с радостью воспринимали прелести этой трехдневной морской прогулки. Моя, обожающая морские купания, Валентина пропадала у бассейна на палубе. Мы с сыном нашли компанию и увлеченно проводили за преферансом время. Прогулки по палубе, фотографирование и знакомство с новыми местами доставляли удовольствие. Моя супруга очень точно сформулировала своё состояние: - если нам будет в Израиле так же хорошо, как на этом чудесном теплоходе, то я уже ни о чем не жалею - сказала она.
Но вот 29-го июля 1999 года вечером мы увидели огни Хайфы. Началась подготовка к высадке. На корабле, задолго до его швартовки, появились представители компетентных израильских органов для регистрации пассажиров и выдачи необходимых документов.
Мне говорили ещё до отъезда, что израильская бюрократия по сравнению с «нашей» побила все рекорды. Меня, привыкшего к этому явлению в Украине и России, испугать было таким предостережением трудно. Хотя я хорошо видел, как наш брат еврей, получив права «большого начальника» в том же Донецком «Сахнуте» или даже синагоге, строит из себя главнокомандующего, над которым, возможно, только сам Бог, и свысока относится к просьбам и нуждам своих собратьев, может быть, почище заядлого антисемита. Люди, которым раньше не давали «рулить», при первой возможности решили взять реванш, перенимая и усугубляя всё худшее, что выработало тупое чиновничество. То же я увидел в действиях некоего ответственного лица, под руководством которого на теплоходе выдавались какие-то конверты с документами. Этот, видимо таможенный начальник, был весьма раздражен и возмущен тем, что я сел не там, где он объяснял пассажирам, когда начинал регистрацию, хотя я с семьёй вошел в этот салон согласно очереди позже. Своё негодование непонятливым репатриантом он без стеснения выместил на мне, человеке преклонного возраста, заявляя, что пропустит нас не скоро, если мы не понимаем, как надо себя вести. Я, естественно, промолчал, оптимистически надеясь, что это просто проявление дурного воспитания или характера одного человека.
К сожалению, выгрузиться с тяжелыми вещами нам волонтёры уже не помогали, но это можно было понять, поскольку им назавтра надо было возвращаться, и людям требовался отдых. Израильскую таможню мы прошли быстро и легко и счастливы были встрече с моими сестрами, проживающими в Хайфе.
Немедленная отправка к месту нашего будущего проживания и рукопожатие друзей Сени и Нюры Бобровых, у которых мы поселились на первые десять дней, до снятия квартиры, напрочь отогнали обиду, которую нанес хамовитый таможенник.
С первых же дней пребывания в Израиле я проникся высоким чувством благодарности к стране, принявшей нас как своих граждан, и неизвестным мне людям, сделавшим это возможным. Осталось лишь горькое чувство, что государство, в котором я родился и которому я отдал более пятидесяти лет честного нелегкого труда, ничего не сделало, чтобы минимально обеспечить старость своего, всегда верного ему, патриота.
Прошло не так много времени, и я понял, что рядом с таким явлением, как материальное обеспечение новых репатриантов, рассчитывать на мало-мальски дружеское участие, я уже не говорю о духовном понимании людей, которые оказались в новых, непривычных, а зачастую и непонятных для них условиях, рассчитывать нечего. Коренных жителей мы просто не интересуем и спасибо им за это. А вот русская иммиграция, прижившаяся здесь, овладевшая по молодости языком и, видимо, не очень чистая на руку, не упускает случая обобрать своих бывших соотечественников, ещё не знающих языка и верящих в какие-то правила и элементарные законы порядочности.
Не раз приходилось сталкиваться с некоторым пренебрежением старожил к русскоговорящим, которым при выражении минимального протеста немедленно отвечают «савланут»*, как будто у владеющего ивритом есть документ на право не иметь терпения. И подобное, к сожалению, проявляется часто в поведении официальных лиц. Я не сетую на недоброе отношение к «русским» переселенцам со стороны религиозных ортодоксов, пример преследования еврея Уриэля Акосты, лучшая им характеристика. Да и я, при моём высоком интересе к религии и в том числе к библии и торе, просто далек от слепой веры, как и её апологетов. Но желание быть человеком не второго сорта, а полноправным членом общества заставляет о многом печалиться. Прежде всего, о том, что в Израиле евреи оказались не такими, каких я знал у себя в Донецке или Крыму. Об этом лучше меня высказался израильский писатель Эфраим Севела: «Евреи, рассеянные по всему миру, по всем странам, - это отличное удобрение, помогающее процветанию этих стран. Евреи же, собранные вместе, превращаются в обычное говно».
Видимо поэтому есть вещи непонятные не только из-за незнания языка. Русскоязычная пресса, прежде всего, озабочена ознакомлением своего читателя с рекламой. О каких-то льготах, выплатах и услугах узнать там что-либо толком нельзя, только у магазина, на автобусной остановке или на лавочке от соседа или случайного собеседника. Это говорит о равнодушии к судьбам новых репатриантов и, прежде всего, к людям престарелым, возраст и склероз которых не дает им возможность запомнить не только незнакомые слова иврита, но и зачастую вспомнить давно известные из родного русского языка. Вообще, помимо моих возрастных изменений с памятью, я всегда страдал тупостью к языкам. Здесь прерывая свои рассуждения, хочу поделиться некоторыми мыслями по этому поводу.
Любимая фраза новых репатриантов “рак русит”, которая в переводе означает “только русский”. Её употребляют, объясняя ивритоговорящим гражданам Израиля, что всё, что они пытаются растолковать вам на родном им языке, – это, как говорится, “в позьзу бедных”. Как долго это взаимонепонимание будет продолжаться, трудно сказать. Есть способные люди, особенно молодые, которым язык дается легко или сравнительно легко. Мне же с этим делом всегда было непросто. Если есть на свете чудеса, то одно из них это четверка в моем институтском дипломе по немецкому языку. Иностранных языков я никаких никогда не знал, это огромный пробел в моём воспитании. Ещё в детстве я упустил удивительную возможность освоить французский язык. Моя бабушка, Лидия Борисовна Смирнова, в молодости воспитанная гувернантками, великолепно владела этим языком, свободно говорила, писала и читала. Моя двоюродная сестра, общаясь с ней, уже в семь-восемь лет владела разговорным французским, как и бабушка. Они обе ловко этим пользовались, если надо было что-либо сказать не для постороннего уха. Меня всегда это очень злило, но запомнить хоть одно нерусское слово я не мог. Я никогда никому не завидую, кроме тех, кто знает любой иностранный.
