Лев Гумилевский - Вернадский
— Вы договаривались с Владимиром Ивановичем?
И когда он ответил, она провела его в прихожую, указала на дверь кабинета и сказала:
— Раздевайтесь и проходите в кабинет.
Гость начал раздеваться, слыша удалявшийся женский голос:
— Доктор из Саратова, о котором говорил вчера Александр Павлович…
Все это было проще того, как можно было ожидать. Только смутила необходимость, раздевшись, пройти одному в кабинет. Не найдя там никого, Александр Михайлович растерянно, не садясь и не двигаясь, стал ждать. Он увидел книжные полки, много столов, обыкновенные комнатные цветы на окнах и в корзинах.
— Ну, где же, где этот доктор? — послышалось сзади.
Все тот же стройный, совсем не горбящийся Владимир Иванович вошел в кабинет легкой и быстрой походкой. Гость назвал себя, он ответил, пожимая его руку:
— Вернадский Владимир Иванович. Так меня и называйте!
Он сел в свою венскую плетеную качалку, усадил гостя возле себя на диван и пригласил к разговору:
— Ну рассказывайте теперь, как вы ко мне попали?
Александр Михайлович рассказал все так, как было, и прибавил виновато:
— Я знаю только биосферу!
— А вот сейчас я вам дам и наши новые работы…
Владимир Иванович встал, подошел к полкам, взял несколько оттисков и снова сел в качалку.
— Что же вы хотите от нас? — спросил он.
— Я бы хотел, Владимир Иванович, получить тему для работы, — ответил Симорин и встал, так как десять минут уже прошли.
Владимир Иванович остановил его:
— Сидите, сидите. Давайте хорошенько познакомимся. Расскажите, что вы читали. Не теперь, а вообще, с детства, с гимназии…
— Читал Майн Рида, Жюля Верна, Фенимора Купера… — смущенно перечислял молодой доктор, виновато взглядывая на Вернадского.
— Рассказывайте, рассказывайте, это все очень интересно!
Владимир Иванович говорил это не для того, чтобы ободрить рассказчика. Он глубоко интересовался бессознательным стремлением человека к науке, в которой видел природное явление.
Доктор из Саратова был очень искренен, вежлив и скромен. Владимир Иванович неожиданно спросил:
— А вы могли бы поехать куда-нибудь, например, на север, скажем, для того, чтобы собирать там космическую пыль?
Симорин готов был ехать куда угодно, делать все, что предложат: ничто не привязывало его к Саратову. Он сказал это и опять встал.
— Подождите еще, — вновь остановил его хозяин, взглянув на часы, — будем пить кофе.
Почти в тот же момент портьеры на двери распахнулись, чьи-то руки втолкнули металлический столик на колесиках, который подкатился к ногам Вернадского. На столике были чашки, кофейник, сыр, масло, хлеб. Владимир Иванович разлил кофе по чашкам, продолжая расспрашивать гостя о родителях, о Саратове.
— Я несколько дней прожил в Саратове, — пояснил он свой интерес к городу. — Меня заинтересовал Радищевский музей, прекрасный музей, где я нашел старинные коллекции минералов. Я даже написал тогда об этом в «Саратовском дневнике», была такая газета.
Пока Владимир Иванович вспоминал все это, гость торопливо проглотил свой кофе и снова встал. Владимир Иванович не останавливал его больше.
— Я подумаю, — сказал OF, — посоветуюсь с Александром Павловичем, он сегодня будет у меня, и завтра у него вы узнаете, что мы решим…
На улице Симорин посмотрел на свои часы и пришел в ужас: он пробыл у академика целый час. Отправляясь на другой день к Виноградову, он ждал выговора, но Александр Павлович сказал:
— Поезжайте к Владимиру Ивановичу завтра в то же время.
После третьего визита Симорин получил отзыв в Академию наук с места его службы и вскоре стал научным сотрудником химии моря в полярном филиале океанографического института. Филиал находился у села Полярного. Там же весною 1931 года Виноградов со своим новым сотрудником организовал биогеохимическую лабораторию. Симорин начал работать по содержанию брома в живых организмах Баренцева моря. Необычайно жизнерадостный, неиссякаемо вдохновенный человек пришелся ко двору в школе Вернадского и вскоре был зачислен научным сотрудником первого разряда в биогеохимической лаборатории Академии наук.
До перевода Академии наук в Москву Симорин работал в Полярном, приезжая в Ленинград отчитываться.
У Вернадского не было установленных часов для приема по делам институтов и разных комиссий, но для того, кто нуждался в беседе с руководителем, Владимир Иванович незамедлительно находил время. Он не считался при этом с часом утра, дня или вечера, неизменно выходил к посетителю спокойный, стройный и легкий, в черном костюме, подчеркивавшем белизну его седой бороды, внимательно слушал и ясно отвечал.
Однажды Симорин позвонил ему прямо с вокзала, сообщая о своем приезде.
— Приезжайте сейчас же ко мне! — отвечал Вернадский.
— Я только заеду переодеться…
— Нет, нет, приезжайте как есть!
Александр Михайлович подчинился приказу. К великому своему смущению, он нашел у Вернадского гостей, собравшихся чуть ли не по случаю его семидесятилетия. Владимир Иванович представил прибывшего и предложил всем послушать его рассказ.
Александр Михайлович начал, путаясь и срываясь, но потом, ободренный общим вниманием, рассказывал интересно, с юмором и одушевленно.
Очень высокий худой человек, выходивший вместе с ним от Вернадского, сказал ему на площадке, меняя одни очки на другие:
— Вы хорошо рассказывали и очень умно!
— Да что вы!.. Меня все время смущало, что я с дороги, грязный, неодетый.
Спрятав снятые очки и продолжая разговор уже на улице, спутник Александра Михайловича сказал с особенной значительностью:
— Когда мне приходится идти в дом к Вернадскому, я моюсь и надеваю чистое белье. И все-таки, приходя оттуда, становлюсь чище!
На улице им пришлось разойтись в разные стороны. Прощаясь, новый знакомый назвал себя. Это был Леонид Алексеевич Кулик, первый исследователь тунгусского метеорита.
Вернадский встретился с Куликом на Урале. Кулик сопровождал Владимира Ивановича в экскурсиях по Ильменскому заповеднику. В разговорах с ученым он проявил необычайный интерес к метеоритике наряду с минералогией.
Владимир Иванович предложил ему работать в метеоритном отделе Минералогического музея и поручил новому сотруднику сбор метеоритов и сведений о падении их. Кулик пополнил коллекции музея, собрал данные о тунгусском метеорите, провел четыре экспедиции в район падения и дал огромный материал для изучения всего явления, получившего мировую известность в результате появления множества статей по данным Кулика.
