Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12
На следующий день я направился поселиться на тихой улице, чтобы завершить мой второй том событий в Польше, но время, что я на это тратил, не помешало мне наслаждаться жизнью, вплоть до момента, когда я решил вернуться в Триест и ждать в этом городе моего помилования от новых Государственных Инквизиторов. Живя в Гориче, я не мог подать им никакого знака моего усердия, и я должен был блюсти их интересы, потому что они платили мне именно за это. Я оставался в Гориче до конца 1773 года. В те шесть недель, что я там провел, я получил все удовольствия, которых мог бы пожелать.
Дело, что было у меня в Спесса, стало известно всему городу, о нем говорили повсюду в первые дни, но видя, что я смеюсь над этим как над глупостью, которая ничего не стоит, прекратили, наконец об этом говорить, и Луис Торриано выдавал мне знаки своей приязни повсюду, где встречал. Я однако отказывался всякий раз, как он приглашал меня обедать; это был человек опасный, которого следовало избегать. Он женился в карнавал на девице, о которой я выше упоминал; он делал ее несчастной в течение тринадцати или четырнадцати лет, пока не умер, в безумии и нищете. Моим удовольствием в эти шесть недель было общение с графом Франсуа Шарлем Коронини, о котором я также говорил. Он умер также три или четыре года спустя от абсцесса в голове. За месяц пред смертью он направил мне свое завещание в итальянских восьмисложных стихах, которое я сохранил как образчик его философского ума и веселой души. В них все комично и оформлено забавными виньетками. Если бы он знал, что должен умереть четыре недели спустя, он не смог бы этого сделать, потому что идея смерти может развеселить только безумный ум.
В эти дни в Гориче приехал г-н Ричард Лоррен… Это был сорокалетний холостяк, который, хорошо послужив в области финансов венскому двору, получил позволение удалиться с очень хорошим пенсионом. Он был прекрасный мужчина, имел опыт вращения в прекрасном и знатном обществе, некоторые достижения в литературе, без тени претензий, и был хорошо принят и приветствовался во всех домах Гориче. Я познакомился с ним в доме графа Торрес, с которым тот приятельствовал более, чем с другими, по причине большого ума юной графини, на которой через некоторое время он женился.
В начале октября, как обычно, в моем славном отечестве вступил в должность новый Совет Десяти; соответственно, новые Государственные Инквизиторы заменили трех, которые правили двенадцать предыдущих месяцев. Мои покровители, то есть прокуратор Морозини, сенатор Загури и мой верный друг Дандоло написали мне, что непременно постараются добиться моего помилования в течение этих двенадцати месяцев, в которые те будут заседать, и что такого положения можно не дождаться более за всю жизнь, потому что, помимо добрых качеств, которые характеризуют этих новых Инквизиторов, случилось, что они высоко ценят дружбу и уважение этих моих друзей. Государственный Инквизитор Сагредо был другом прокуратора Морозини, другой Инквизитор, Гримани, любил моего верного Дандоло, и г-н Загури заверил меня, что убедит третьего, который по закону должен быть одним из шести советников, которые составляют основную часть Совета Десяти. Хотя их и называют Советом Десяти, этот могущественный совет состоит из семнадцати голов, потому что дож может туда входить, когда ему вздумается. Итак, я вернулся в Триест, решив употребить все свои силы, чтобы хорошо послужить трибуналу и постараться получить от его правосудия помилование, которого я желал, по истечении девятнадцати лет, которые я провел, разъезжая по всей Европе. В моем возрасте сорока девяти лет мне казалось, что я не должен более ничего ожидать от Фортуны, исключительно подруги юных и завзятого врага зрелого возраста. Мне казалось, что в Венеции я стану жить счастливо, не нуждаясь в милостях слепой богини. Я рассчитывал, что мне будет достаточно себя самого, что я буду извлекать пользу из своих талантов, я чувствовал уверенность, что не буду подвержен никакому несчастью, будучи вооружен большим опытом и отрешившись от всяких заблуждений, которые уволокли меня в пропасть. Мне казалось также, что можно быть уверенным, что Государственные Инквизиторы предоставят мне в Венеции какое-нибудь поприще, вознаграждения за которое мне будет вполне достаточно чтобы жить в полном достатке, будучи одиноким, без семьи, и довольствуясь тем, что будет мне действительно необходимо, и охотно избегая всяческих излишеств. Я писал историю польской смуты, первый том которой был уже напечатан, второй — готов, и у меня было достаточно материала, чтобы передать публике всю историю, разделенную на семь томов. Завершив этот труд, я думал опубликовать перевод в итальянских стансах Илиады Гомера, и был уверен, что, по завершении этих трудов, мне будет нетрудно заняться какими-то другими. Я не боялся, в конце концов, что может наступить такое время, что я буду рисковать умереть от голода в городе, где сотни источников позволяют жить в достатке людям, которые в других условиях не могли бы жить иначе, чем выпрашивая милостыню. Итак, я выехал из Гориче в последний день 1773 года и поселился в большой гостинице на площади Триеста в первый день 1774 года.
Не могу и представить себе лучшего жилья. Барон Питтони, консул Венеции, все советники, негоцианты, дамы и все те, кто заполняет городской казен, встретили меня, демонстрируя радость снова увидеться. Я провел карнавал в самом живом веселье, пользуясь совершенным здоровьем, не прерывая труда по изложению истории польской смуты, второй том которой я опубликовал в начале поста.
Первое, что меня заинтересовало в Триесте, была актриса второго плана труппы комедиантов, которая там играла. Я был удивлен, увидев эту Ирен, дочь так называемого графа Ринальди, которого мой читатель должен вспомнить. Я любил ее в Милане, я отверг ее в Генуе из-за ее отца и я был ей полезен в Авиньоне, где избавил ее от трудностей, с согласия Марколины. Одиннадцать лет протекло, а я не знал, что с ней стало. Я был удивлен, увидев ее, и в то же время раздосадован, потому что, видя ее еще красивой, я предвидел, что она может снова мне понравиться, в то время как я не чувствовал себя в состоянии быть ей полезным, я должен был вести себя осторожно. Не считая возможным уклониться от необходимости сделать ей визит, и любопытствуя, впрочем, узнать ее историю, я предстал перед ней на следующий день за час до полудня.
Она встретила меня криками, говоря, что увидела меня в партере, и была уверена, что приду с ней повидаться. Она представила мне сразу своего мужа, который играл роли Скапена, и свою дочь, которой было девять лет и которая обнаруживала талант в области танца. Ее история не была длинной. В тот же год, как я видел ее в Авиньоне, она отправилась в Турин вместе со своим отцом и, будучи влюблена в человека, которого она мне представила, она покинула своих родителей, чтобы стать его женой, и сделалась комедианткой, как и он. Она знала, что ее отец умер, но не знала, что стало с ее матерью. Она сказала мне, что живет верной супружескому долгу, но не делаясь смешной в той части, чтобы не лишать надежды своей суровостью кое-кого, кто объявляет себя влюбленным в нее и добивается возможности быть услышанным. В Триесте, однако, она заверила меня, что не имеет никого, и что ее единственным удовольствием является давать небольшие ужины для друзей, так, чтобы расходы ее не слишком затрудняли, потому что она зарабатывает достаточно, составляя небольшой банчок в фараон. Она таллирует, и она просила меня побывать на ее партиях. Я заверил ее, уходя, что она увидит меня в тот же день после комедии, и, поскольку банк небольшой — игра в Триесте была запрещена — я сыграю, как и все остальные, по-маленькой.
