Павел Михайлов - 10000 часов в воздухе
В клубе было людно и шумно как никогда. Мы выбрали свободный столик и заказали ужин. Обосабливаться было неудобно. Подполковник Капранов отправился к соседнему столику и пригласил на танец жену американского генерала. Вскоре и сам генерал пожаловал к нам. Завязалась беседа.
Капранов поднял бокал:
— Пью за то, чтобы эта война стала последней, чтобы вообще больше на земном шаре не было войн!
Американец задержал свой бокал и отрицательно покачал головой.
— Вы смешные мечтатели! — заметил он. — Войны были и будут до тех пор, пока будет существовать мир. Человечество не может жить без войн — это несвойственно его природе!
Многое могли бы мы возразить этому «философу» в генеральском мундире, но ни обстановка, ни место не располагали к политической дискуссии…
На другой день мы получили по радио официальное извещение из Москвы о праздновании Дня Победы. Нам очень хотелось собраться за праздничным столом в тот час, когда в Москве грянут залпы победного салюта. Тщательно готовились мы к празднику, причем на долю каждого приходились какие-нибудь обязанности. Нашему экипажу досталась пиротехническая часть — устройство праздничного фейерверка.
С первым ударом кремлёвских курантов, услышанных нами по радио, мы высоко подняли первый бокал.
— За Родину! За победу!
После тоста наш экипаж стремительно бросился по винтовой лестнице на крышу, там был приготовлен фейерверк. И через несколько мгновений в небо Полезии высоко взвились праздничные ракеты. Они как бы перекликались с теми, которые в этот момент взлетали над Москвой, сопровождаемые восторженными взглядами сотен тысяч людей, собравшихся на Красной площади и запрудивших ближайшие к ней улицы и мосты через Москву-реку.
Оставшись наедине с собой, я попытался в этот день отдать себе отчет в минувших событиях. Пока шла война, мы настолько были поглощены ею, что некогда было и размышлять. Сейчас, как в калейдоскопе, проносились в памяти полёты на сброс и с посадками в тылы белорусских и украинских партизан, перелёт над тремя частями света, последняя боевая работа на Балканах с базы Бари. Двести двадцать раз довелось нашему экипажу пересечь Адриатику в ночное время, лавируя между неприятельскими постами противовоздушной обороны, прячась всякий раз от фашистских истребителей.
Теперь всё это оставалось позади: и опасности, и жертвы, и лишения. Всё прошло, как тяжёлый сон. Лётчики нашей гражданской авиации внесли немалый вклад в дело победы. Командиры тяжёлых транспортных кораблей Г. Таран, Д. Кузнецов, А. Гармаш, П. Рыбин, А. Груздин, С. Фроловский, П. Еромасов, Д. Езерский, В. Павлов, В. Шипилов, А. Шорников, Н. Метлицкий, И. Рыжков, Н. Маслюков, А. Мамкин и другие летали в зоне действия вражеских истребителей, под постоянным огнём фашистских зенитных батарей. Замечательное лётное мастерство, бесстрашие, железная воля, готовность в любую минуту выполнить свой долг до конца — всё это помогло им с успехом осуществлять самые ответственные задания.
Праздник прошёл, пора было заканчивать наши дела. В ту пору в Бари оставались только два наших экипажа, остальные перебазировались в Белград. Мой самолёт нужно было ремонтировать ещё несколько дней. Не желая сидеть сложа руки, я попросил командование дать мне другой свободный самолёт и вместе со своим экипажем перелетел в Белград. Отсюда мы совершили несколько вылетов по Югославии. Возили медикаменты, запасные части для взорванных фашистами электростанций и водопроводов и всякое другое аварийное оборудование.
Наконец мой видавший виды корабль был готов. Наш экипаж принял его, проверив со всей придирчивостью качество ремонта. Распрощавшись навсегда с Бари, мы в последний раз пересекли Адриатику курсом на Белград.
Комендант аэродрома
С генератором для электростанции и трубами для водопровода я прилетел в дотла разрушенный город Подгорицу (теперь он заново отстроен и называется Титоград).
Это было очень памятное нам место, хотя в нём и не приходилось дотоле бывать. Зато над ним мы летали частенько.
На этот раз мы прилетели в Подгорицу в светлый солнечный день. Чуть ли не всё малочисленное население недавно освобожденного города вышло встречать советский «авион». В основном это были вчерашние партизаны, о чём можно было безошибочно судить по их виду. Комендант аэродрома тоже не успел сменить защитную солдатскую форму на гражданский костюм. Это был очень приветливый коренастый мужчина, лет сорока, с поседевшими усами. Звали коменданта Стефан Видич.
— Как леталось, друже? — улыбаясь, спросил он меня.
— Сегодня отлично! — ответил я. — А вот, бывало, не раз проклинал вашу Подгорицу.
— Почему?
Я рассказал о ночных полётах над этими местами, когда они были ещё оккупированы гитлеровцами.
— Я, то есть мы, вернее — наш партизанский отряд освобождал Подгорицу, — обрадованно заговорил Стефан. — Ночью мы разгромили гарнизон. Захватили фрицев врасплох. С аэродрома не успел подняться ни один немецкий самолёт, а все были заправлены…
Партизаны погнали фашистов дальше, а охранять аэродром оставили команду из… двух человек — Стефана Видича и ещё одного пожилого партизана. Прилетали и улетали отсюда не очень часто.
В одну летнюю ночь Стефан, нёсший караульную службу у светового посадочного знака «Т», услышал всё нараставший гул. Самолётные моторы ревели надрывно, как говорится, с «передыхом». Среди звёзд появилась ещё одна — зелёная, стремительно очертившая дугу над зубчатыми склонами гор. Это был сигнальный огонёк на крыле самолёта. Через минуту-другую машина пошла на посадку.
— Я обрадовался, — рассказывал комендант аэродрома, — не забывают нас добрые друзья — советские лётчики. Милости просим в Подгорицу! За площадку краснеть нечего. Это тебе не кое-как выровненные огороды, а настоящее зелёное поле. Садитесь, пожалуйста! Я расшевелил сигнальные костры, чтобы горели поярче.
Уже совсем близко от земли пилот включил самолётные фары. Тут я заметил, что машина мало похожа на те, на которых вы прилетали. У неё, кроме двух моторов на плоскостях, был ещё третий на носу.
Что это за птица к нам прилетела? Долго ломать голову над этим не пришлось. Машина развернулась и рулит прямо на меня. А на её боку и хвосте чёрно-белые фашистские свастики! Тут я малость трухнул, правда, ненадолго — надо было действовать. А как?
Самолёт остановился, но винты продолжали вращаться, моторов не выключали. Вскоре открылась боковая дверца и спустился походный трап… Я взвёл автомат и пошёл навстречу, стараясь пока держаться в темноте. Я был шагах в десяти от самолёта, когда услышал по-немецки: «Это — Тирана? Здесь свои?»
