Василий Ардаматский - Две дороги
Дружиловский только грустно кивал головой.
Зиверт сел напротив в кресло, забросив ногу на ногу.
— Что случилось? Опять напакостил?
— Почему? Вы сами говорили — все в норме.
— Тогда в чем дело?
— Тоскливо что-то.
— Ну, знаешь... Если ты явился плакать в жилетку, то убирайся. — Он вскочил, прошелся по комнате и, остановившись у окна, спросил, не оборачиваясь: — Эльза прогнала?
— Ну при чем тут Эльза? — обиделся Дружиловский.
— При том, что ты из тех мышиных жеребчиков, которые, если месяц бабу не видят, могут в петлю полезть.
— Работа не веселит — вот что!
— Работа не цирк. — Зиверт снова сел в кресло, обхватив руками колено, и смотрел на подпоручика озорными глазами: — Чего же ты хочешь?
— Надоело на дядю работать, — ответил он, угрюмо глядя из-под сдвинутых бровей.
— Ты работаешь на тетю, на политику, и тут каждый делает свое дело. Не все политики становятся министрами. Лично я к этому и не стремлюсь.
— Дело делу рознь, — ответил Дружиловский.
— Рвешься в большую политику? — рассмеялся Зиверт. — А она, братец мой, птица хитрая: думаешь, поймал ее за хвост, а она тю-тю.
— Мне не до шуток, — обронил Дружиловский.
Живое лицо Зиверта изобразило притворный испуг:
— Прости, пожалуйста, я забыл, что ты человек серьезный. Так что же ты от меня, несерьезного, хочешь?
— Совета.
— Только и всего? — Зиверт вскочил и опять стал ходить. — Хорошо, я тебе кое-что объясню. Но прошу не обижаться, скажу как брат брату. Прежде всего, друг мой, нужно уметь трезво видеть самого себя, а потом уж того самого дядю. Ты работаешь нечисто и без особого ума. Ты не смог толком сработать даже в нашем с тобой приватном деле — сам привел полицию в свою комнату. Это же надо — снял комнату на свое настоящее имя! Подумай сам — могут после этого немцы поставить на тебя в серьезном деле? А поляки? Так что не оглядывайся, мой друг, по сторонам, оглянись на себя!
Зиверт остановился перед Дружиловский, а тот сидел, опустив аккуратно причесанную голову, и уныло молчал.
Роль учителя Зиверту, очевидно, нравилась — упиваясь покорным молчанием ученика, он снова заходил по комнате.
— Выбросил на рынок десяток документов и уже вообразил себя политиком? Поторопился, братец! Погляди, как ты работаешь. Для тебя дело оканчивалось с получением гонорара, и все твои мысли были об одном: не мало ли дали? А политика с продажи документа только начинается. Надо внимательно смотреть, как пошел твой документ. Какая степень веры в него. Какие силы за него. Какие — против. Если документ зашатался, его надо немедленно укрепить. Сумел все это сообразить, тогда к тебе уважение. И это значит — новые и все более серьезные заказы... А как поступаешь ты? Вспомни, к примеру, свой документ для американцев. В спешке сунул им неправильную фамилию коммуниста. Для исправления ошибки несешь другой документ. Белые нитки видны за версту. Москва поднимает шум, заявляет протест. А Америка в это время нацелилась выгодно торговать с большевиками — обстоятельство, которое ты вовсе не учел. И каков конечный результат? Ноль без палочки. Если не считать, что очень полезного всем нам американского корреспондента, который не обидел и тебя, отозвали из Германии. Ты сунул деньги в карман — и в кусты. А для политика настоящее дело только тут и начиналось.
— Корреспондент сам предложил мне сделать второй документ, — неожиданно вскинулся Дружиловский.
— А своей головы у тебя нет? — прикрикнул Зиверт. — Погляди, как работаю я. Когда Гаврилов вляпался с советскими бланками в Вене и поднялся гвалт, я немедленно выехал в Вену, потому что в возникшем скандале есть возможность продолжения борьбы. Я быстро нашел путь к тем, кто собирался судить Гаврилова и Якубовича. Я им, как дважды два четыре, доказал, что за это их будут благодарить только коммунисты. Результат — вывел из-под удара Якубовича, который был мне дороже Гаврилова. А теперь и Гаврилов на свободе, и все мои люди в безопасности. И продолжают действовать. Ну? Уловил ты, в чем твоя главная беда? — Зиверт снова стоял перед Дружиловским, сидевшим с понурым видом. И вдруг, сменяя гнев на милость, сказал примирительно: — Ладно. Урок окончен. Надеюсь, он не пройдет даром. И раз уж просишь, дам тебе и совет — поищи ход в болгарское посольство. Они пробовали связаться со мной, но то, что им надо, мне не с руки. А дело там, кажется, серьезное, может вызвать большой шум. Притом Болгария — это как-никак государство, даже царь там имеется и есть своя политика и своя казна. Попробуй. Но лезть туда напролом с визитной карточкой своего агентства не надо. Повод там появиться должен быть железный.
— А что за дело? — встрепенулся Дружиловский.
— Это выясни сам, — ответил Зиверт. — Но если ты хоть мельком помянешь там мое имя, считай, что тебе конец.
Дружиловский стал искать ходы к болгарскому посольству. Он подолгу околачивался возле посольского особняка, надеясь на счастливую случайность.
Однажды вечером он решил перед сном прогуляться возле заветного особняка и на первом же перекрестке столкнулся с Гавриловым.
— Ты что же это, шельма, нос воротишь? — заорал Гаврилов на всю улицу.
Они поздоровались. От Гаврилова пахло водкой.
— Ненавижу таких типов: когда ты им нужен, они с полным удовольствием, а когда нет — в кусты, — громко говорил Гаврилов, глядя с недоброй усмешкой. — И ты знай: сегодня на тебе хорошее пальто и шляпа, но это, брат, не на всю жизнь. У меня, брат, тоже пальто, даже шуба была бобровая, в Вене пошитая, а теперь, видишь, зимой хожу в пиджачке, будто мне жарко, как в Африке.
— Я ничего такого не думал, я просто вас не узнал, — сказал Дружиловский, с досадой замечая, что прохожие оглядываются на них.
— А если не думал, так давай зайдем в пивную, поговорим за кружечкой о превратностях судьбы. Потраться на меня малость за то, что я сделал для тебя, когда был тебе нужен.
Гаврилов говорил злобно, и в глазах у него сверкал шальной блеск — того и гляди устроит скандал на улице.
— Хорошо, давайте зайдем, только ненадолго, у меня еще дела есть.
— А зачем надолго? — хрипло рассмеялся Гаврилов. — На это время требуется самое малое.
Пивная была заполнена до отказа. Дым стоял коромыслом. Посетители орали песни. Выждав, когда освободился маленький столик в темном углу бара, они заказали пиво.
— Войну проиграли, а гляди, поют. Пойми их, — кивнул головой Гаврилов.
— А чего им — пиво-то есть, — отозвался Дружиловский.
— Да... Придет ли времечко, когда и мы запоем наши песни? — вдруг спросил Гаврилов.
