Сергей Минцлов - Петербург в 1903-1910 годах
Утром пошел взглянуть на церемонию, но видел ее лишь издалека. Не только на Невский, но и близко к нему не была допущена ни одна посторонняя душа; весь его заполняли солдаты, дворники и благонадежные «туземцы», изображавшие «народ»; я дошел до начала ограды церкви Знамения и дальше пробраться оказалось невозможным: сплошная линия городовых и пожарных в медных касках преграждала путь.
Картина все же была любопытная; слева над домами сквозь туман багровым пятном светилось солнце; бледно и неясно мерцали сквозь креп фонари. Публики поглазеть собралось очень немного.
Немало стоят обывателям Невского проспекта всякие веселые и печальные торжества в царской семье!
Похороны великого князя Алексея Александровича В Петербурге 8 ноября 1908 г.
9 ноября. Карышев отличается. Хотел ехать с визитом к цензору и насилу мог понять, что это неприлично.
В конце концов, тайно от нас, он все-таки съездил «представиться» градоначальнику и затем… к нашему приставу!!. Заявил последнему, что никаких «беспокойств» ему от журнала не будет, что он человек осторожный и благоразумный.
Пристав выпросил себе бесплатную высылку журнала, на том основании, что жена его любит почитать. Карышев обещал «немедленно по выходе книжек доставлять их со старшим дворником». Дал приставу еще нечто более существенное «на память» и тот, расстрогавшись окончательно, посоветовал ему «на всякий случай» завести подставного редактора. Остается еще крестить у старшего дворника, и дело «Образования» будет окончательно в шляпе!
Нянчиться с этим младенцем пятидесяти лет приходится вовсю: то он пишет длиннейшие, нелепые письма Л. Андрееву и др., которые мы не даем ему отправлять или сокращаем на девять десятых, то пускается в откровенности по поводу дел журнала и т. д.
17 ноября. Наложили арест на нашу первую книжку «Образования».
Что за причина — теряемся в догадках. Тотомианц ручается головой, что не по его вине — он редактировал экономические статьи.
18 ноября. Едва раздобыл № «Образования». Из типографии получили их всего десять, остальные захвачены и опечатаны еще в листах у брошюровщиков. Карышев распорядился сделать предварительное объявление о выходе книги и послал ее в цензуру, т. е. как раз наоборот установившемуся порядку: обыкновенно выпускают книгу, рассылают ее и только денька через два-три пускают ее в цензуру и дают объявления. Полиция является конфисковать и уходит с десятком-другим экземпляров и только.
Думаю, что причина ареста книги — неосторожно пропущенная Карышевым фраза в рассказе Подьячева[239], что-то вроде «царь-батюшка сам теперь водкой торгует. На совесть торгует». Эдакая ерунда и пустяковина, а наделала столько переполоха!
Жена Карышева вне себя и все твердит, что надо поскорей продавать журнал. Карышев с 10 ч. утра ускакал хлопотать. То-то вспомнил, должно быть, совет пристава не подписываться в качестве редактора?
Был во второй раз в редакции, видел Носкова, Тотомианца и дождался, наконец, Карышева. Старается держаться молодцом, хотя видимо расстроен. Дело уже передано Камышанским во 2-е отд. Палаты. В подъячевской фразе Камышанский усмотрел, конечно, 128 статью[240].
25 ноября. Хлопотали все эти дни об арестованной книжке. Обещали выпустить ее, истребив преступные три строчки в рассказе Подъячева. Аллах акбар!
6 декабря. Вчера вынесен военно-окружным судом приговор по возмутительному делу братьев Ковалевских. Старший, — ранивший выстрелами из револьвера четырех человек, в том числе городового — приговорен к трем месяцам гауптвахты, без ограничения каких-либо прав; младший — посвящавший кулаком другого городового в рыцари — оправдан.
8 декабря. С «Образованием» идет ерунда. Не везет вообще образованию у нас в России!
Карышев — это милейший обыватель, но отнюдь не редактор. Вышли уже две книжки, одна даже двойная, а физиономии у журнала все нет.
Ведет длиннейшие разговоры со всеми приходящими, дает обещания печатать статьи, не прочитав их и т. д. В результате неприятности.
29 декабря. Новый год ознаменуется смертью нескольких заслуженных журналов: прекращаются «Минувшие годы», «Юный читатель», умрут вероятно «Всходы», «Родник» и др.
Народились и новые; я, кроме «Образования» работаю теперь еще в «Мире», журнале двух братьев Богушевских[241].
1909 год
3 января. Был вчера в Литературном обществе. К. И. Чуковский — нескладный, длинный, встрепанного вида молодой человек — читал свой несколько устарелый доклад о Нате Пинкертоне и современной литературе[242]. Доклад поверхностный, но с остроумными местами и задираниями. Докладчик, на основании факта существования Пинкертонов и плохих кинематографов, вывел заключение, что интеллигенции уже у нас нет, что она умерла. Попутно зацепил слегка Горнфельда и Пешехонова, не говоря уже о Каменских[243] и Ко.
Ему аплодировали.
Начались возражения; беднягу Чуковского разделали под орех: напомнили ему, что он сам участвовал и участвует в тех органах, которые обругал, сам хулиганствовал, что он не смеет касаться людей, мизинца которых не стоит и т. д., и т. д. в самой резкой форме.
К. И. Чуковский
Особенно отличился Столпнер[244], амплуа которого на всех собраниях заключается иногда в остроумных, но всегда язвительных походах против референтов.
Аплодировали и им.
Словом, вышла почти форменная ругань; председательствовал большой человек, но очень маленького роста, слов которого в общем гаме никто расслышать не мог — скульптор Гинцбург[245].
После доклада Носков, М. Морозов и я остались ужинать; присосеживался к нам и опять убегал к другим столам и К. Чуковский. Я впервые познакомился с ним; очень в нем много еще ребячливого, но парень он наблюдательный, остроумный и несомненно с искрой Божьей.
Между прочим, он бегал между столами и раскладывал на них объявления о… выходе его новой книжки!
4 января. В судейских кругах толкуют о Лемане, знаменитом помощнике библиотекаря Зимнего Дворца, попавшем на скамью подсудимых.
Все распроданные им гравюры и пр. разысканы даже «до последнего корешка», по образному выражению Александрова, следователя по этому делу. Курьезнее всего, что все украденные «сокровища» оказались настолько порнографическими, что вызвали даже конфуз и отрицание от них со стороны дворцовых властей, когда их привезли, наконец, во дворец на трех подводах.
