Геннадий Алексеев - Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)
12.8
Загорск. Лавра. Житие Сергия на стенах главных ворот. Смешной, трогательно-нелепый медведь.
«А когда оставался у него один кусок, половину он отдавал зверю».
В Лавре киносъемка. Пырьев делает «Братьев Карамазовых». Бродит странная публика: девки с косами в холщовых сарафанах и лаптях, купчики в поддевках, в картузах и сапогах бутылками, офицеры с аксельбантами и при усах, дворяне в цилиндрах. Тут же среди них расхаживают настоящие священнослужители в черных рясах.
В шесть началась всенощная в трапезной церкви. Мы отстояли ее всю (более двух часов).
Зрелище было захватывающее – этакий спектакль в нескольких актах и со многими актерами. Архидиакон с маленькой седой бородкой на красивом интеллигентном лице пел вдохновенно. Ему вторили два хора – хор иноков и хор семинаристов. Последние имели вполне светский вид – без бород, в белых рубашках с галстуками.
Народу было множество. Мы стояли в плотной толпе, трудно было даже пошевелить плечами. Старушка, стоявшая рядом, упала ниц на чьи-то ноги, и ее совсем не было видно там, внизу. С трудом я помог ей встать.
Благословляя паству, митрополит строго взглянул на меня: моя голова торчала над платками женщин и была видна издали.
14.8
Царицыно. Руины некогда великолепного дворца, в котором цари так и не жили. Ржавая табличка с надписью: «Памятник архитектуры. Охраняется государством». Рядом другая табличка: «Осторожно! Здание разрушается!»
Все стены исписаны, исцарапаны, исчерканы любителями отечественного зодчества.
15.8
Архангельское. Совсем другой коленкор – усадьба и парк содержатся прекрасно. Здесь военный санаторий. К тому же сюда возят иностранных туристов.
Прекрасный, удивительно ровный зеленый газон. Ручные белки прыгают по деревьям.
18.8
Светлогорск. Как он раньше назывался, не знаю. Некогда – фешенебельный немецкий курорт в получасе езды от Кенигсберга.
Городок полностью сохранился во время войны и прилично содержится – здесь отдыхает летом областное начальство.
Милые чистенькие немецкие домики, крытые черепицей, Все разные, все построены с предельным тщанием – камушек к камушку, досочка к досочке. Домики стоят в сосновом лесу у самого моря. Берег высокий, обрывистый.
19.8
Море шумит. И сосны шумят.
Странно видеть на этих домиках русские надписи.
20.8
Наша хозяйка сдает две комнаты. В одной мы, в другой, что поменьше, еще жилица. Хозяйка с дочкой ютятся на кухне – они спят на раскладушках. В день мы платим за постой 2 рубля, и та, другая жилица – рубль.
Кухня проходная. Поздно вечером, возвращаясь из кино, мы проходим ее на цыпочках – хозяйке рано утром на работу и она вместе с девочкой рано ложится спать.
Когда-то весь дом принадлежал одному владельцу. Теперь его поделили на несколько маленьких неудобных квартирок.
Море шумит. Шторм.
Мы почти в центре Европы. Вся Финляндия, половина Польши, половина Венгрии, вся Румыния, вся Болгария, вся Греция – восточнее нас. Здесь было прибежище викингов. Здесь собиралось в поход на восток немецкое рыцарство.
Что может быть таинственнее моря?
Деревья, дороги, дома, люди. И вдруг – обрыв. И дальше только огромная, колеблемая ветром синяя масса, ровный прямой горизонт, и все. Можно смотреть часами и удивляться.
21.8
Руины кенигсбергского собора. Стрельчатые арки освободились от груза перекрытий. Им легко, они отдыхают после пяти веков непрерывной работы. На них растут молодые деревца. Арки подымают их к солнцу – они делают это шутя, им это ничего не стоит.
Сильно пахнет мочой. Горожане используют руины как общественную уборную.
23.8
Можно забыть, хотя бы на время, главные заботы. Но мелкие – как комары летней ночью в комнате. Лежишь в темноте и слышишь – звенит. Ждешь, когда сядет на лоб или на щеку. Убьешь одного – летит второй. Комар – пустяковина, а спать не дает.
Так и пролежишь всю жизнь без сна.
В поэзии 30-х и 40-х годов та же эклектика, та же архаика, что и в архитектуре. Те же два основных направления в заимствовании: псевдоклассика (равнение на Пушкина и весь XIX век) и псевдорусский стиль (равнение на Есенина, хотя и запрещенного).
В 50-х и 60-х годах эпигонство стало более утонченным. Классицисты вдохновляются теперь акмеизмом (Ахматова, Гумилев, Мандельштам), русофилы же крадут у эпигонов Есенина (Павел Васильев, Б. Корнилов). Появились и «новаторы». Эти берут у Белого, Маяковского, Цветаевой, Пастернака.
В итоге – воз и ныне там, в 20-х годах.
Замечено, что подражатели нередко работают лучше своих учителей. Но памятники им не ставят.
Вплоть до начала 30-х русская поэзия была лучшей в мире, была авангардом. Теперь, несмотря на свою техническую изощренность, она до смешного провинциальна.
24.8
Проснулся, увидел знакомую желтую стену с коричневыми разводами и закрыл глаза. И тотчас в мозгу возникла картина: берег моря, по небу мчатся рваные серые облака, над обрывом стоит высокая металлическая мачта – холодный осенний ветер свистит в ее фермах, море тоже холодное, серо-коричневое, бесконечно равнодушное ко всему на свете.
Где я видел это?
Русский человек привык иронизировать по поводу немецкого чистоплюйства. Даже у больших наших писателей есть эта усмешечка над чистенькими немецкими городишками, над аккуратненькими немецкими домишками, над гладенькими немецкими дорогами. И так, будто мы, русские, выше всего этого, будто нам на эту аккуратность, на это благополучие, на весь этот порядок наплевать. А по сути дела за иронией видится зависть, зависть азиата к европейской культуре. Кабы у нас все это было – ух как бы мы этим гордились, как задирали бы нос!
Джованни Амендола о фашизме:
«Это положение, при котором нормальные отношения между государством и обществом совершенно извращены: общество существует для государства, а государство для правительства, а правительство для партии».
Но Муссолини был добрый дядя. И его ребята были приличные парни. Они редко убивали, чаще просто избивали своих противников до полусмерти. Правда, многие пострадавшие уже не могли оправиться после побоев и вскоре умирали, но это было уже их личное дело – могли и не умирать.
Это был облегченный, утонченно-европейский вариант политического бандитизма. Это были цветочки, ягодки появились позже.
«Всякая сила моральна» – вот тезис, который я ненавижу с детства, с той поры, когда я еще не знал его точной формулировки. Я буду ненавидеть его всю жизнь.
1.9.
У Блока в дневнике есть запись:
