Татьяна Алексеева-Бескина - Правда фронтового разведчика
И в непроходимые чащобы забирались, и в прозрачные беломошные ягельные боры. Да что там рассказывать! В Сибири, особенно в Приангарье и Прибайкалье, изумляясь синим далям, душа человека распрямляется, человек вдыхает здоровье вместе с запахами тайги — сосен, мокрых лиственниц после грозы, умываясь леденящими кожу прозрачными струями Ангары, Байкала.
А сама Братская ГЭС — застывший колосс, под стать египетским пирамидам. Серая нечеловеческая громада, раздвинувшая плечами скалы Падунского сужения. Тишина, практически безлюдье. Изредка по бровке плотины почти невидимый в вышине прострекочет длинный товарный состав. Внизу, у машинного зала, клокочут хрустальные водные бугры, вырываясь из-под агрегатов. Через плотину воду сбрасывают редко. Увидеть этот чудовищный поток — большая удача.
Зима в тайге, на Братском море — нужны особые краски. Это или сверкающий, слепящий искрами снежный наст, или острые зубы прозрачных торосов, смотря в какую погоду мороз схватил воду. Около лунок рыбаков валяются хрустальные шары льдинок, выскакивающих из под сверл, бурящих толстенный лед. По весне на берегу обтаивают метровой толщины льдины площадью в 50–60 квадратных метров — прозрачные, зеленые, как стекло, по всей толще. Льдины, плавающие около берега, рассыпаются звонкими длинными вертикальными кинжалами, которые с тонким звоном рушатся в воду. Шторм выбрасывает на берег высокие многометровые валы льда, и все это сверкает на солнце, звенит капелью таяния рушащегося льда.
А куржак зимой в тайге! Вот уж действительно сказка! Ложится на деревья, кусты, травы, камни, скалы. Особенно вдоль незамерзающей полыньи после ГЭС. Именно куржак, как говорят местные. Многослойный игольчатый иней ложится на все. Плотное, изощренных узоров ослепительно-белое кружево покрывает любую травинку, иголку, ветку. На закате, на восходе кружево становится розовым или голубеет днем, отражая небо. Концы сосновых лап превращаются в огромные снежные розы. Облепленные куржаком деревья на фоне ярко-синего неба завораживают, в голубизне искрятся микроскопические льдинки, и лыжня сама поворачивает поближе к ним, к этой красоте. Дух захватывает от этого великолепия. И жизнь прекрасна, и будущее такое яркое и нескончаемое, и задумываться о нем нет оснований! Сколько отпущено — 5,10,20 лет — все наше!
Перспективы дела
Ехали в Братск, предполагая работать в филиале Проблемной лаборатории геофака МГУ. Предстояло разобраться с перспективами развития разраставшегося территориально-производственного комплекса, возникшего вокруг строительства гидроэлектростанции — Братской ГЭС. Энергия нужна была, как стало ясно много позже, более всего для Ангарска. Мощностей Иркутской ГЭС, из-за которой в свое время подтопили даже Байкал, вторгнувшись в его уникальную экосистему, не хватало. Ангарск требовал в 50-е годы энергии неспроста — нужна была тяжелая вода, разворачивалась «холодная» война. Экономику диктовали военные. Строительство Братской ГЭС форсировали настолько стремительно, что не успевали подготовить ложе водохранилища, убрать могучие леса. Лесопромышленный комплекс — ЛПК по их переработке еще только начинали строить. О том, что под воду ушли ценнейшие, освоенные столетиями пастбища, сельхозугодья, даже и не думали. Гидростанция невиданной по тем временам мощности уже была готова к пуску, но пользователей ее рядом не было, кроме ЛЭП-500, идущей к югу. Алюминиевый завод — БРАЗ возводили спешно. Энергию нужно было куда-то девать. «Не уху же в Братском море варить, но лаврового листа не хватит», — с иронией шутили строители. БРАЗу — алюминиевому заводу нужно было сырье — глинозем. Производство сибирского глинозема в Красноярском крае только еще разворачивалось. Пришлось привозить глинозем из Венгрии, из Австралии. Освоение ТПК — территориально-производственного комплекса шло как бы наизнанку. Стройбаза Братскгэсстроя не могла простаивать. Впереди маячили новые ГЭС Ангарского каскада со всеми их схожими проблемами. Инфраструктура транспортная, социальная и т. п. создавалась «после», а не в опережение принимаемых решений, за исключением разве что железнодорожного ответвления Тайшет — Лена (порт Осетрово, город Усть-Кут), которое строили в основном силами ГУЛАГа.
И т. д. и т. п., то есть дел для лаборатории было невпроворот. Ни в Иркутской области, ни тем более в самом Братскгэсстрое перспективами особо не занимались. Приказано — сделаем, и наваливались на прикладные, текущие дела. Начальник Братскгэсстроя И. Наймушин был человек крутой, но ума недюжинного, вперед заглядывал. Неспроста задумал он Проблемную лабораторию от геофака МГУ, где занимались вопросами освоения Севера. Вот мы и ехали разворачивать эту работу.
Встретили отменно, разместили для начала в «Гарримановке» — в особом коттедже на берегу моря в соснах, предназначенном для приема высоких гостей. На первое время, чтобы легализовать наше присутствие, определили в структуру общетехнического факультета (ОТФ) Иркутского политехнического института.
С оформлением лаборатории что-то затягивалось, где-то что-то тормозилось. Учебный год мы начали как преподаватели младших курсов ОТФ. Кто-то активно сопротивлялся началу работы лаборатории, причем настолько активно, что сразу попытались поссорить нас с руководством Братскгэсстроя. Нашелся ерундовый повод бросить тень на нас — какая-то публикация, даже не помним где, чья, — что-то про охотничий домик начальства и т. п., к чему мы не имели никакого отношения, даже не знали, о чем речь. Но клин был забит. И дальше в суматохе дел в основном остались «необьясненные занозы», отстраненность и ритуальные раскланивания с руководством. О лаборатории как бы забыли. Работа на общетехническом факультете в удалении от начальства стройки ГЭС была удачным дипломатическим решением и для нас — подальше от гэсстроевской администрации.
И это несмотря на благословение и активную поддержку комиссии по Северу Госплана СССР, ее председателя профессора С. Славина, академика М. Лаврентьева, возглавлявшего СО АН и Научный совет по северной технике при Госкомитете по науке и технике Совмина СССР, наконец, геофака МГУ. Мы столкнулись с особым советским феноменом — с местной корпоративной непробиваемой сплоченностью. Ты или в корпорации со всеми ее неписаными законами, или тебя выдавят любым легальным, а иногда и не всегда таковым способом. И так было не только в Братске, но и в Норильске, в Магадане, в других подобных «царствах».
Имела хождение шутка: существуют три строя — капиталистический, социалистический и Братскгэсстрой. На братском факультете института много лет деканом была супруга начальника Братскгэсстроя — простой, симпатичный человек, школьная учительница. И — ни одного вузовского преподавателя. В основном школьные учителя без особой подготовки да инженеры—почасовики, совместители. А тут нате-ка, два кандидата наук, москвичи, знающие вузовскую работу! Существовали скрытые таксы — за зачет, за экзамен. С этим мы столкнулись в первую же экзаменационную сессию. Наверно, была такса и за диплом, но уже при содействии метрополии — ИПИ в Иркутске. Многие начальники, прибывшие на стройку в начале 50-х, в том числе и зелеными комсомольцами, без особых проблем обрели дипломы инженеров, экономистов. Там была своя кухня. Туда мы соваться не стали. Откровенные люди говорили нам просто: вы тут все наломаете, укатите обратно в столицу, а как быть нам?
