Ральф Дутли - Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография
«Пластическая слава и сила еврейства в том, что оно выработало и пронесло через столетия ощущение формы и движения, обладающее всеми чертами моды, непреходящей, тысячелетней. Я говорю не о покрое одежды, который меняется, которым незачем дорожить, мне и в голову не приходит эстетически оправдывать гетто или местечковый стиль: я говорю о внутренней пластике гетто, об этой огромной художественной силе, которая переживает его разрушение и окончательно расцветет только тогда, когда гетто будет разрушено» (II, 448).
«Огромная художественная сила» — это то, что все еще связывает Мандельштама с еврейством и со временем свяжет еще сильнее. Описывая с глубокой симпатией сценическое искусство Соломона Михоэлса, он возвышает его до античного уровня («еврейский Дионис»):
«Дробь на месте, и вот уже пришло опьянение […] еврейский Дионис не требователен и сразу дарит весельем.
Во время пляски лицо Михоэлса принимает выражение мудрой усталости и грустного восторга — как бы маска еврейского народа, приближающаяся к античности, почти неотличимая от нее.
Здесь пляшущий еврей подобен водителю античного хора. Вся сила юдаизма, весь ритм отвлеченной пляшущей мысли, вся гордость пляски, единственным побуждением которой, в конечном счете, является сострадание к земле, — все это уходит в дрожание рук, в вибрацию мыслящих пальцев, одухотворенных, как членораздельная речь» (II, 448).
В ряде современных еврейских энциклопедий тиражируется мнение, будто Мандельштама следует считать «представителем еврейской ненависти к самому себе»[236]. Это грубо сформулированное клише могло возникнуть лишь у того, кто не знаком с текстами «Киев» и «Михоэлс». 17 февраля 1926 года Мандельштам, рассказывая Наде о своей встрече с ассириологом Шилейко, пишет: «А я сказал ему, что люблю только тебя […] и евреев» (IV, 63). Впрочем, новое сближение Мандельштама с миром его праотцов в 1926 году еще далеко не завершилось. В своей полемической, антисталинской «Четвертой прозе» он скажет, что гордится «почетным званием иудея», что его кровь отягощена «наследством овцеводов, патриархов и царей» (III, 175). В стихотворении «Канцона» (1931) «блудный сын» вновь заявит о своем возвращении (III, 51–52). Отношение Мандельштама к своему иудейству было сложным и глубоко личным чувством. Грубые клише или этикетки не помогут в нем разобраться.
Конечно, еще в 1925 году он описал в «Шуме времени» (главы «Книжный шкаф» и «Хаос иудейский») еврейский мир своего отца, кажущийся ребенку чужим и угрожающим. Но именно с 1926 года, одновременно с возникновением цитированных выше прозаических отрывков, проникнутых симпатией к еврейским типажам, намечается, судя по его письмам к отцу, известное сближение с этим миром. Вероятно, Эмиль Мандельштам был неприятно удивлен описаниями «его» мира в прозе своего сына. В одном из писем к отцу Мандельштам пишет из Ялты в конце апреля 1926 года: «Насчет “воспоминаний” о тебе ты глубоко неправ; я их далеко не исчерпал, не вытряхнул. Мы с тобой связаны крепче, чем ты думаешь!» (IV, 82). Как отличаются мандельштамовские письма к отцу от «Письма к отцу» Кафки! От отчуждения к новому пониманию — таков путь Мандельштама, его возврат к своему отцу и еврейству. Нет сомнений, в нем говорил художник, пытавшийся внедрить в свое творчество, тем самым его обогащая, духовное наследие своего отца, им поначалу отвергнутое.
Надя все сильнее переживала свою разлуку с мужем, страдая от одиночества на берегу Черного моря. 1 октября 1926 года Мандельштам пишет ей: «Родной мой дитенок, Надик мой светленький! Зачем я тебя сослал к морю, как Овидия какого-нибудь? Ты ведь хочешь домой к Няне и к котику…» (IV, 83). И 3 октября: «Родная моя женушка, я больше не могу без тебя, светленький мой Надик. Зачем я тебя отпустил? Я знаю, что так нужно было, но мне так грустно, так грустно» (IV, 85). На короткое время Надежда снимает комнату в Коктебеле — почти мифическом для Мандельштама месте, где он некогда чувствовал себя таким счастливым. «Я не верю, что ты без меня в Коктебеле…», — пишет ей Мандельштам в том же письме. В дальнейших письмах к своей «бедной нищенке светленькой» (письмо от 5–6 октября 1926 года — IV, 86) он пытается ее утешать, разрываясь между доводами разума, требующими дальнейшего ее пребывания в Крыму, и страстным желанием видеть ее каждый день подле себя.
Помимо работ ради хлеба насущного, которые по-прежнему отнимают у него немало сил, Мандельштам пытается найти себе жилье. После нескольких неудач он в октябре 1926 года вселяется в светлую просторную квартиру, расположенную в здании Лицея: квартиры в Детском значительно дешевле, чем в Ленинграде. Приходится, правда, отнести Надины часы в ломбард, а несколько вещей — продать; ему, как всегда, не хватает денег. Но его жилищная ситуация улучшается настолько, что в посланиях к Надежде он прямо-таки предается блаженству. «Очень чисто, светло и уютно», — пишет он в начале ноября 1926 года (IV, 92). Это была трехкомнатная квартира с кухней и ванной — никогда более Мандельштамам не придется жить в такой роскоши. Да и этой квартирой они будут наслаждаться недолго, какие-нибудь два года, к тому же с перерывами: для Надиного здоровья необходимо пребывание на юге. Врачи настойчиво отговаривают ее от возвращения в холодный и сырой Ленинград, но разлука становится для Мандельштамов все более невыносимой. В декабре 1926 года Надежда возвращается в Детское.
15
Привкус меди во рту
(Детское Село 1927–1928)
Замыслы новых книг. Лето 1927 года: работа над «прозаическим бредом» («Египетская марка»). Ночной кошмар и самосуд, исчезновение музыки, смерть певицы. «Страх берет меня за руку и ведет». Мнимое благополучие в Детском. Писатель вне литературы, непричастность к эйфории. 1927 год: борьба Сталина за власть. Симпатии к Троцкому? 1928 год: последние прижизненные издания. Май: книга «Стихотворения». Цензурные вторжения. Влиятельное заступничество Бухарина. Обращение к Бухарину по поводу смертных казней. Июнь 1928 года: сборник статей «О поэзии». 25 августа 1928 года: семь лет со дня расстрела Гумилева. Письмо из Ялты к Анне Ахматовой. Сентябрь 1928 года: книга «Египетская марка». Погромная идеологическая критика. Анкета от 18 ноября 1928 года: «Я считаю себя должником революции». Желание оградить себя от духовной и материальной обеспеченности. Декабрь 1928 года: конец детскосельской идиллии, переезд в Москву.
Мандельштам был счастлив: Надя вернулась. Возобновилась их совместная жизнь, и немного уменьшилась тягостная необходимость переводить ради куска хлеба. В 1927 году Мандельштам вынашивает новые замыслы и обдумывает несколько книжных проектов. В феврале он заключает договор с издательством «Academia» на сборник статей под общим названием «О поэзии». Затем следует договор с издательством «Прибой» от 21 апреля: Мандельштам обязуется написать роман «Приключения Валентина Гаркова», который воплотится, однако, в иной форме — через полтора года выйдет в свет книга, озаглавленная «Египетская марка».
