Борис Хотимский - Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе
— Вполне реальная опасность, — согласился Тухачевский. — При том, что Красная Армия еще в стадии формирования. И формируется она, можно сказать, в процессе непрерывных боев. Она пока не настолько еще окрепла, чтобы воевать на два фронта.
— Вот-вот, я не военный, но думал буквально о том же. И скажу вам откровенно, как коммунист коммунисту. Если бы там, в Москве, мятеж удался… Не поручусь, что здешние Ивановы и Беретти не поставили бы нас с вами к стенке… Представляете, что началось бы здесь, на Восточном фронте?
— Представляю, — волевой рот командарма изогнулся в невеселой усмешке. — Вся моя армия оказалась бы в руках левых эсеров безраздельно и, вместо того чтобы отвести от республики удар с востока, повернула бы штыки на запад, в спину Москве и Петрограду. А с запада ударили бы австро-германские корпуса… Если по вине этих негодяев начнется новая война с Германией… А Муравьев… когда необходимо время на подготовку — торопит, но когда нельзя медлить — в ус не дует. Очень странно!
— Кстати, как у вас складываются отношения с главкомом?
— Сложно, товарищ Варейкис. Мягко говоря, сложно.
— Так я и предполагал. — Иосиф Михайлович почему-то с первой же встречи поверил бывшему гвардейскому офицеру и нынешнему красному командарму, почуял в нем искреннего единомышленника и надежного соратника. — Я ведь, знаете, еще в Харькове имел удовольствие общаться с Муравьевым. А теперь в Симбирске свиделись, он сюда наведывался недавно. Странный, надо сказать, был визит. С большевиками не пожелал иметь никаких дел, общался только со своими, с левыми эсерами. Их тут немало… Правда, надо отдать ему должное, одно доброе дело сделал. Квартировал здесь отряд матросов-анархистов, человек сто, пришедших на Волгу с Муравьевым. До того разложились и распоясались, что никакого сладу не было. И пришлось нам всю гоп-команду разоружить. Я опасался, что главком возьмет свою шантрапу под защиту, готовился к принципиальному разговору. Но он, узнав о происшедшем, тут же приказал отряд расформировать и всю сотню засадил за решетку. Такой, понимаете, неожиданный реверанс большевикам…
— Непопятно, — произнес Тухачевский задумчиво. — Очень непонятная непоследовательность. Или хитрый маневр с дальним прицелом?
— По-моему, просто авантюризмом попахивает, — рубанул Иосиф Михайлович. — Присмотритесь к своему главкому, товарищ Тухачевский. Вы к нему ближе, вам может оказаться виднее.
— Уже присматриваюсь, — сказал командарм. — Даже если он, как и мы, желает победы над общим неприятелем, то способы достижения этой победы…
В этот момент в кабинет кто-то вошел, и Тухачевский не договорил.
— Вот, познакомьтесь. — Иосиф Михайлович представил вошедшего. — Товарищ Чистов, из политотдела Симбирской группы войск. Также ведет наше партийное хозяйство в комитете. Большевиков здесь пока не так уж густо, приходится некоторым и за двоих работать.
— Кому и за троих, — улыбнулся Чистов, явно намекая на самого председателя.
— Ладно уж… А теперь разрешите представить товарища Тухачевского. Это наш новый командарм-1. У них в Инзе, как вы знаете, нет парткома, хочет встать на учет у нас.
— Что ж, это можно, — деловито отозвался Чистов.
— И далее нужно! — шутливо добавил Иосиф Михайлович, после чего уже серьезным тоном обратился к Тухачевскому: — Коль скоро вы к нам пожаловали, хочу поделиться еще одним соображением. Дело в том, что в Симбирске у нас несколько тысяч офицеров. В Красную Армию пошли немногие, считанные единицы. Большинство выжидает и не выступает против нас. Две недели назад была раскрыта подпольная белогвардейская организация… Офицеров там оказалось сравнительно немного. Купеческих сынков гораздо больше.
— Так я и думал, товарищ Варейкис! Я ведь сам… я ведь знаю настроения офицерства. У русской армии есть не только боевые традиции. Видите ли, российский воин на протяжении веков был в известном смысле витязем на политическом распутье. Взять, к примеру, хотя бы полк, в котором я служил, его историю. Еще в восемьсот двадцатом, когда русские войска уже вернулись из Парижа, но декабристы еще не вышли на Сенатскую площадь, гвардейцы-семеновцы взбунтовались против того, что призваны были охранять, — против отечественных порядков. А на исходе девятьсот пятого, если помните, семеновцы во главе с полковником Мином прибыли из Петербурга в Москву и всадили вороненый штык в живое сердце первой русской революции. Однако наступит октябрь семнадцатого, большевики созовут в Смольном гарнизонное совещание, и представители Семеновскогр полка решительно заявят, что по первому же призыву готовы выступить на стороне социалистической революции.
— Во всяком случае, поручик Тухачевский на распутье не топчется, а?
— Мое распутье решительно позади, товарищ Варейкис. Я на нем не топтался. Но у других… Да, в офицерский среде есть отъявленные враги нашей власти, таких переубеждать бессмысленно. Но, поверьте, не так уж мало офицеров, настроенных к Советской власти лояльно, искренне преданных своему народу, своему отечеству Они хотят идти с народом, а не против него. Надо только…
— Надо помочь им сделать первый шаг, верно? Вот об этом я и думал последнее время, об этом и хотел поговорить с вами.
— А что? — командарм не скрывал охватившего его возбуждения, он доверительно взял председателя губкома за локоть. — Право, отличная идея! Мне ведь в штабе армии и в частях позарез нужны дельные, опытные командиры. Взамен левоэсеровских горлодеров.
— Вот видите. А командующий Симбирской группой Клим Иванов утверждает, что ему офицерские кадры ни к чему. Дескать, штаб его и губвоенкомат военспецами укомплектованы.
— Еще бы! Одними левыми эсерами, как и сам Иванов. Можете рассчитывать на мою поддержку, товарищ Варейкис.
— А вы на мою.
— Спасибо. Тогда остается только сочинить приказ…
— Совместный?
— Именно! Отчего бы не совместный? И хорошо бы прямо сейчас, пока я здесь.
— Что ж, — Иосиф Михайлович улыбнулся, — не станем откладывать в долгий ящик. Давайте сочинять.
Они подошли к столу, склонились над чистым листам бумаги и, переглядываясь, деловито зашептались. Они еще не предполагали, что с этого дня начнется их многолетняя мужская дружба…
Сын кочегара, бывший токарь Варейкис и потомственный дворянин, бывший лейб-гвардии поручик Тухачевский понимали друг друга с полуслова — совпадение взглядов не столь частое, но зато сколь счастливое!
7. «В ПЕРВОБЫТНОМ СОСТОЯНИИ»
Мирон Яковлевич бесцельно бродил по Венцу. Этот прибрежный парк Симбирска порой чем-то напоминал ему парки родного Киева. Высота, деревья над головой, река далеко внизу, а за рекою — плавни левобережья.
