Вячеслав Тимофеев - На незримом посту - Записки военного разведчика
В углу комнаты, на соломе, спал человек в красноармейской гимнастерке и темно-синих брюках, на ногах - желтые ботинки с обмотками. Лицо спящего было закрыто фуражкой со звездой.
- Кто такой? - глянув на меня, спросил военный. Он поправил кавказскую шашку в серебряной оправе. - К кому пришел?
- Ищу штаб армии.
- Документы! Я начдив Гай.
- Нет у меня документов. Отправьте меня в штаб армии...
- Штаб армии в данный момент в Инзе, но командарм здесь.
- Можно его видеть?
- Видеть можно, а будить нельзя. - Гай указал на лежавшего в углу. Командарм будет спать еще, - он посмотрел на часы, - тридцать пять минут.
- У меня срочная и очень важная информация.
- Это у кого срочная информация? - услышал я голос Тухачевского. Сняв с лица фуражку, он встал и подошел к столу.
- Вы, наверное, помните меня, товарищ командарм! Я - Дрозд.
- Здравствуйте, товарищ Дрозд. Познакомились с Гаем? Присаживайтесь поближе, рассказывайте.
Командарм подробно расспрашивал меня о сосредоточении чехословацких частей и отрядов белогвардейцев. Его интересовали не только численность и вооружение, но и моральное состояние солдат и офицеров.
Начдива же Гая больше всего беспокоил участок непосредственного соприкосновения.
- Вот видите, товарищ командарм, - улыбаясь, говорил Гай, - информация этого разведчика обогащает ранее полученные сведения о противнике. Завтра пойдем в бой, а у меня что: двадцать патронов на красноармейца и восемь снарядов на орудие - и это на целые сутки! Маловато, товарищ командарм! Прошу вас, подбросьте!
- Подбрасывать-то нечего, боеприпасов нет, - устало ответил Тухачевский.
- Ха, нет! - воскликнул Гай. - Вон на станции стоят эшелоны с пополнением. Их мобилизовали, а они наслушались кулаков, начитались листовок белых и не хотят выгружаться. Сегодня днем опять митинговали: можно ли доверять оружие командирам из бывших офицеров? Разрешите забрать у них патроны и гранаты! Зачем им оружие?
- Подозрительность к военспецам не вина, а беда красноармейцев. Вы начинали войну рядовым и знаете, как офицеры обращались с солдатами... Отнюдь не ласково! И подозрительность к ним следует рассматривать как реакцию на прежнее отношение господ офицеров к солдатам.
- Понимаю, товарищ командарм. Но все же прошу подбросить ну хотя бы пять тысяч патронов на дивизию.
- Посмотрим. Утро вечера мудренее. А что касается прибывшего пополнения, поверьте, они выполнят мой приказ.
Утром на митинге перед мобилизованными выступили начдив Гай, комиссар дивизии Лившиц и командарм Тухачевский. Красноармейцы и командиры после митинга выгрузились из эшелонов и направились на передовую.
Тухачевский поехал на станцию Рузаевка и захватил меня с собой. Там его встретил молодой порученец - бывший лейтенант флота Потемкин. На стареньком дымящем "фиате" мы отправились в Пайгармский монастырь, где находился штаб 1-й Революционной армии. Под деревьями, у ворот монастыря, стояли телеги, мужики поили лошадей. Мы зашли в келью, занятую Куйбышевым. Валериан Владимирович, пожимая мне руку, сказал:
- Твой связной из Бугульмы сказал, что ты ранен... Сходи в санчасть, а потом поговорим.
- Разрешите сначала доложить.
Я извлек принесенные бумаги, документы, деньги Девятова и копии телеграмм, полученные от симбирского телеграфиста, уточнил данные своих шифровок, рассказал о движении резервных эшелонов по железной дороге, об аресте руководителей Бугульминского уезда, о слухах, связанных с формированием в Сибири французских, американских, английских, польских и японских батальонов.
И я почувствовал огромное удовлетворение, когда Куйбышев, выслушав меня, сказал Тухачевскому:
- Михаил Николаевич! Я только что вернулся с сызранского участка. Правый фланг наш оголен! Если белые пронюхают о том, что между штабом нашей армии и войсками сызранской группировки всего тридцать бойцов во главе с начальником Инзенской дивизии Лацисом и один бронепоезд, - нам несдобровать!
Тухачевский, занятый изучением моих "трофеев", ответил:
- Меры принимаем. Сообщения товарища Дрозда верны: главные силы чехословацкой дивизии брошены на Казань. И нужно уже сейчас со всей серьезностью отнестись к тем частям, которые формируются белыми в Симбирске, Самаре, Уфе. Это их потенциальная сила!
Вечером Валериан Владимирович Куйбышев зашел ко мне в санчасть, сел возле койки и, глядя мне в глаза, сказал:
- Ну так вот... Врачи говорят, что твоя огнестрельная рана не опасна. Хуже, что ты, кажется, схватил сыпной тиф! Завтра отправим тебя в госпиталь. Поправишься и возвращайся к нам. Впереди Симбирск, Сызрань, Самара! До победы еще далековато, но она будет. Обязательно будет!
Послесловие
Обо всем рассказанном напомнило мне пожелтевшее от времени удостоверение, выданное военной контрразведкой более шестидесяти лет назад. С ним я направился для лечения в Москву. Здесь из-за неразберихи, царившей на эвакопункте, сначала попал в тифозный барак для австрийских военнопленных, а когда тифа у меня не обнаружили, направили в травматологический госпиталь на Смоленской площади. Но только в Виленском военном госпитале, находившемся тогда недалеко от Серпуховской площади, мне наконец была оказана помощь.
А когда я был уже почти здоров, решил искать работу, так как на госпитальных харчах изрядно отощал. Помог председатель Замоскворецкого райсовета Москвы Иосиф Косиор. Он зачислил меня сменным дежурным по военкомату. Это значило: красноармейский паек и койка в доме Бахрушиной, что у Павелецкого вокзала.
Вскоре после покушения на Владимира Ильича Ленина я отправился на фронт в армию Тухачевского, где был определен порученцем при командующем южной группой войск Пугачевском. Несколько позже меня назначили помощником военного коменданта Сызрани, а еще позднее - комиссаром в Орловский полк 15-й Инзенской дивизии.
Изменился характер работы, появились новые знакомые, а старых товарищей и друзей я постепенно растерял, так как было не до встреч. Прошли десятилетия, но в памяти не стерлись ни события моей юности, ни имена людей, с которыми я работал и дружил, и мне захотелось рассказать и о людях той далекой поры, и о родных местах, где мне пришлось делать первые неуверенные шаги советского разведчика...
Мог ли я тогда предвидеть, что следующая моя встреча с Куйбышевым состоится только в феврале 1923 года? Но случилось именно так. Я пришел к секретарю ЦК РКП(б) Валериану Владимировичу Куйбышеву с письмом ответственного сотрудника ВЧК Якова Николаевича Кожевникова. И Валериан Владимирович сказал мне, как говорил когда-то у фрезерного станка на Трубочном заводе в Самаре: "Учиться надо, Вячеслав. Ученье - свет..." На всю жизнь запомнил я этот день, который открыл мне путь в зарождавшиеся Военно-Воздушные Силы страны. Я стал летчиком, окончил Военно-Воздушную академию имени Жуковского и за 25 лет службы в авиации совершил свыше 10 000 полетов на 20 типах боевых машин. Обучил сотни юношей летному мастерству, вместе с ними громил фашистов в Отечественную войну и вместе с ними встретил День Победы в Берлине{2}.
