Вильгельм II Гогенцоллерн - События и люди. 1878-1918
В отношении России я проявлял чрезвычайные старания для поддержания дружбы с ней. Мои уже опубликованные письма, характеризующие мое отношение к России, разумеется, никогда не посылали без ведома рейхсканцлеров, а всегда с их согласия, часто даже по их инициативе. При Александре III Россия, конечно, никогда не вступила бы в войну с Германией, ибо он был достаточно устойчивым человеком. Император Николай II, наоборот, был человек слабый и колеблющийся. В его глазах был прав тот, кто последним уходил от него; этим последним я, естественно, мог быть не всегда. И по отношению к царю Николаю II я делал все возможное, чтобы восстановить традиционную дружбу между Германией и Россией, к чему, кроме соображений политического характера, меня побуждало обещание, данное мной моему деду на его смертном одре. Я неоднократно самым настойчивым образом советовал царю осуществить либеральные реформы и созвать так называемый Великий земский собор, существовавший еще при Иване Грозном. У меня, конечно, не было намерения вмешиваться во внутренние русские дела. Я хотел лишь в интересах Германии устранить опасность внутреннего брожения, часто приводившего, как я уже говорил выше, к внешним конфликтам. Я хотел содействовать устранению военной опасности, таившейся во внутриполитической ситуации в России. Я делал такие попытки еще и потому, что, поступая так, я оказывал одновременно услугу царю и России. Царь не послушал моего совета и создал новую Думу, которая оказалась совершенно не способной выполнить возложенные на нее задачи. Если бы царь, по моему совету, созвал старый Земский собор, то он обеспечил бы себе личное общение со всеми представителями своего обширного государства и восстановил полное доверие между царем и народом.
Когда Николай II решился начать войну с Японией, я уверил его, что сохраню полный нейтралитет и не причиню ему в тылу никаких неприятностей. Германия сдержала свое слово. Когда война приняла не тот оборот, какого ожидал царь, и обе армии, русская и японская, в течение многих недель стояли одна против другой в обстановке военного затишья, в Берлин приехал юный брат царя великий князь Михаил. Князь Бюлов, бывший тогда канцлером, попросил меня осведомиться у великого князя, как, собственно, обстоят русские дела, ибо он, Бюлов, получил плохие известия и полагает, что для России пришла, наконец, пора прекратить войну. Я взял на себя это поручение. Великий князь явно почувствовал облегчение, когда я заговорил с ним откровенно. Он подтвердил, что дела России плохи. После этого я высказал свое мнение, что царь должен немедленно заключить мир, ибо ненадежность войск и офицерского корпуса, о чем сообщил мне великий князь, представляется мне столь же опасной, как и возобновившееся брожение внутри страны. Великий князь Михаил был благодарен мне за то, что я дал ему возможность откровенно поговорить со мной. Царь, как всегда, колеблется, сказал великий, князь, но он должен заключить мир, что он и сделает, если я ему дам такой совет. Великий князь попросил меня дать ему с собой письмо царю в этом духе. Я набросал черновик английского письма царю Николаю II, отправился с ним к Бюлову и, осведомив его о сообщениях великого князя, показал черновик моего письма. Бюлов поблагодарил меня за то, что я выполнил его поручение; посылку письма царю он нашел целесообразной. Великий князь, договорившись обо всем с русским послом в Берлине графом Остен-Сакеном и несколько раз поблагодарив меня, уехал к царю, который после этого и начал мирные переговоры. При встрече со мной граф Остен-Сакен сказал, что я оказал большую услугу Николаю II и России. Я был рад тому, что мои старания были по достоинству оценены, и мог, следовательно, надеяться, что они послужат восстановлению хороших отношений. Своей тактикой в данном случае я в то же время предотвращал опасность проникновения в Германию русской революции, которая могла начаться во время русско-японской войны. Германия не встретила благодарности, но наше поведение во время русско-японской войны остается доказательством нашего миролюбия.
Духом такого же миролюбия был проникнут и выдвинутый мною проект соглашения в Бьерке (июль 1906 года). Проект этот имел в виду заключение договора между Германией и Россией о совместных действиях, но оставлял полную возможность примкнуть к соглашению как союзникам этих держав, так и другим государствам. Проектируемый договор, однако, не был ратифицирован из-за противодействия со стороны русского правительства (группа Извольского).
Остается еще сказать несколько слов об Америке. Несмотря на упомянутое уже «Gentleman’s agreement», устанавливавшее принципиальное решение Америки в случае мировой войны выступить на стороне Англии и Франции, Америка все же не принадлежала к основанной королем Эдуардом VII по инициативе его правительства «Entente cordiale». Америка, насколько это можно было до сих пор проследить, не участвовала в возбуждении пожара мировой войны. Неприязненный ответ, полученный в начале войны германским правительством от президента Вильсона, вероятно, был связан с «Gentleman’s agreement», но нет никакого сомнения в том, что вступление Америки в войну и снабжение ею Антанты огромным количеством вооружения и прочих военных припасов в значительной степени уменьшили шансы центральных держав на успешное окончание войны. Несмотря на это, необходимо избегать по отношению к Америке всякой критики, основанной на чувстве; в мировой политике следует считаться лишь с реальными факторами. Америке (несмотря на «Gentleman’s agreement») предстоял свободный выбор: либо остаться нейтральной, либо вступить в войну на нашей или на вражеской стороне. Нельзя упрекать какое-либо государство за его суверенное решение о войне или мире, поскольку это решение не стоит в противоречии с твердыми договорами. Такое нарушение точно зафиксированных договоров в данном случае не имело места. Необходимо все же отметить, что Джон Кеннет Турнер в своей упомянутой уже книге «Shall it be again» на основании обширных материалов доказывает, что все указанные Вильсоном причины вступления Америки в войну не соответствуют действительности и что Вильсон действовал исключительно в интересах влиятельных высших финансовых кругов Уолл-Стрита.
Америка извлекла из мировой войны значительные выгоды: она сконцентрировала у себя почти 60% всего мирового золотого запаса, и теперь уже не английский фунт, а американский доллар определяет валютный курс во всем мире. Но и это обстоятельство не может вызвать ни малейшего упрека по отношению к Соединенным Штатам, ибо и всякое другое государство, если бы только оно было в состоянии, с радостью использовало бы выгоды такого прироста золота и влияния на мировом денежном рынке. Для нас, конечно, очень печально, что Америка осуществила свое выгодное дело, не находясь на стороне центральных держав. Германия вполне справедливо протестует против того, что Антанта противодействовала ее мирному развитию не мирными, а военными средствами. В такой же степени Германия может и должна (как это уже и указывается прессой) все снова и снова протестовать против одной коренной несправедливости со стороны Америки, а именно против нарушения ею прав при заключении мира. Я лично не думаю, что американский народ солидаризуется с политикой Вильсона в этом вопросе; особенно не одобрили бы отказ президента Вильсона от 14 пунктов американские женщины, если бы они тогда были осведомлены обо всех обстоятельствах дела. Америка больше, чем все другие страны, находилась под впечатлением английской пропаганды и позволила поэтому наделенному неслыханными полномочиями президенту Вильсону действовать в Париже самодержавно, дав ему возможность произвольно истолковать свои 14 пунктов. Со своими 14 пунктами господин Вильсон поступил точно так же, как с вопросом об английской блокаде, против которой он раньше протестовал и о которой позже даже не упоминал.