Георгий Иванов - Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов
О моих новых стишках просил компетентно<го> мнения — ни гу-гу. Опасаюсь за опечатки — корректура была грязная, а я за 45 лет «деятельности» ни грамоте, ни умению читать корректуру не научился. Впрочем, наш мэтр Гумилев писал «список сотрудников» и «крух», т. е. круг. Своими глазами видел альбом институтский Хмары-Борщевской, барышни, в которую был безнадежно влюблен Анненский[788]. Знаете, были такие с печатными вопросами: мой любимый поэт, цветок, еда и пр. Все гимназисты отвечали: А. Пушкин (или Надсон), роза, мороженое. Четырнадцатилетний Гумилев написал: Бодлер, орхидея, канандер (камамбер). Факт. Этот канандер, привкус его, остался, по-моему, навсегда и в аполлонизме-акмеизме. Что же тогда осуждать молодого философа Рейзини. А в то же время, я ничуть не преувеличиваю, ставя так высоко Гумилева. Вот и пишите историю серебряного века.
Ну, буду ждать в ответ на мое бестолковое письмо обстоятельно-блистательного ответа. Целую ручки Ольги Андреевны. П<олитический> автор просто ее целует. Ваша Присманова par Гингер правильно оценил перенос моего «русского человека» на 1 место. Получилось вроде как все посвящено другу Вагнеру[789]. И очень хорошо, что так вышло. Обиду с «кенгуру» теперь забудем.
Очень Вас прошу — напишите как можно лестней политическому автору. Очень прошу — есть на это разные психологические причины: не так-то легко в общем жить в здешнем раю — где возят частенько хоронить соседей в братскую могилу. И вообще. Поддержите ее «мораль<но>»!
* деловые бумаги (фр.).
107. Роман Гуль — Георгию Иванову. 8 апреля 1956. Нью-Йорк.
8 апреля 1956 года
Дорогой Георгий Владимирович, ждал Вашего письма как всегда с некоторым нетерпением (хочется же почитать классическую литературу!). Наконец она — классическая литература — пришла. Прочел с большим интересом все, — замечательно пишете и напрасно оговариваете, что то да се. Первый класс, многоуважаемый коллега! И — «что» и — «как».
Итак. К делу. С политическим автором надо найти компромайз.* И вот какой. Послать набор уже для правки — это, граждане, — невозможное дело. Типография на такую правку не согласится никак — за это же надо платить живые доллары, а где их взять? Так вот «компромайз» будет такой: сейчас рукопись Ир. Вл. как раз у нас в переписке. Как только перепишется — буду с наслаждением читать (помня «Оставь»![790] м<ежду> п<рочим> — как грущу, что «Оставь» — не прошла целиком в НЖ, ведь М. М. как-то говорил, что Вы присылали рукопись? Оч<ень> жаль. Это было в стародавние времена, кажется?). И пошлю Вам один экземпляр чисто переписанной рукописи — Вы ее почитаете, Ир. Вл., сделаете все несессерное [791] — и вернете — приложу купонов кучу к<акую>-н<ибудь>, сверхъестественную, дабы Вам было бы ненакладно. Вот — компромайз.
Далее. Ледерплексы вышлю воздухом на этих днях. Вашу работу, облеченную тайной — жду с нетерпеливым любопытством. Что это такое? Книги, Вам нужные, — вышлю. Вот даже сейчас записал на бумажке: «высл<ать> Ив<анову> необх<одимое> барахло». Не забуду. Насчет моей темы — темна вода во облацех. Не знаю, во первых, дойдут ли руки, а во-вторых, на днях видел М. М. и спросил его, что бы он больше от меня хотел (или не хотел) — статью о русск<ой> эмигр<антской> лит<ературе> (с постановкой всего на свое место и с подведением «наших итогов») или статью о прозе Набокова? М. М. — говорит, что все равно — и то и другое не без интереса. Так вот буду думать и за что будет легче хвататься — за то и схвачусь. О Варшавском >. Послушайте, граф, — Ваше перо и Ваш язык — остры, как сталь Роджерса (кажется, были такие знаменитые бритвы, а м. б., и не было). Но характеристики в строчку (в одну), будь то Варш<авского>, будь то молодого философа Рейзини, кот<орый> кроме Куполя и Санте ничего не кончил, — это вещь шедевристая! Убиваете на смерть. Бедный Рейзини! Ах, как жаль про эту «безделку». В частности, сего мужа никогда в жизни своей не видал. Слышу только, что он страшно богатый какой-то человек и что его не впускают в Америку из Мексики, потому что молодой философ что-то будто бы напорол в своих основных бумагах. Полагаю, что это именно он и есть?[792]
Иду по пунктам Вашего письма. И вот дохожу до «неподдельного ужаса». Верю. Но теперь уж прямо прошу, читательски прошу— напишите Христа ради же! Заинтриговали — насмерть. Хочу, чтоб был именно ужас. Пока есть душный смрад» но нет неподдельного ужаса. Дайте же, граф, его. Я верю, что он был, Вы пишете об этом оч<ень> уверенно. То, что Вы написали о «Числах», — верно до убийственности. Именно это я и сказал Варшавскому, по поводу «христианства школы Адамовича» и «христианства Монпарнасса вообще». Это такое беспардонное жульничество, именно жульничество, т. е. дело на «метафизически-жульнической подкладке». Ох, как бы могли написать об этой — «ноте», — если захотели. Я и публично Варшав<скому> (на собрании) сказал именно это. Конечно, в выражениях академических, но все-таки именно о «жульничестве» (называя его «неправдой» с большой буквы). Вообще, все это «возвеличение» — парижской школы Ад<амовича>, с прославлением «властителя дум», со всяким этим христианским жульничеством, с «русскими мальчиками», которые якобы так и ходили по Монпарнассу «с горящими правдой глазами», все это для <меня?> совершенно рвотное снадобье — и именно потому, что это какое-то пошлое вранье, именно пошлая поза. Встань в свою естественную позу — говори стихом и прозой — о чем угодно — даже наври, но чтоб это было смешно и весело, чтоб это «играло жизнью и улыбкой».[793] — А эти господа разводят какое-то мистическое перекобыльство [794] — и от этого меня просто рвет... Скушно же, граф, все это до одури...[795]
Насчет проекта издания Ваших стихов — проект этот, конечно, чудный и человечеству необходимый совершенно. Но как его осуществить? «Чехов» умирает — он уже сказал «их штербе» [796]— и Вы даже напрасно истратили марку на письмо Терентьевой. Они доиздают те книги, которые не доиздались, но были уже в плане. А план — как известно — это совершенно современная вещь и столь же необходимая. Так что с ними разговору нет. С Каганом? Но он русского ничего не издает, у него америк<анское> издательство научных книг. Подписка? Меценаты? Но если б они даже нашлись, ведь это не дало бы гонорара ни Вам (за стихи), ни мне (за предисл. — шучу о себе, конечно). Но насчет Вашего гонорария это серьезно, ибо набрать на издание, допустим, набрали бы где-нибудь (не так уж это много), но на гонорарий — сумлеваюсь весьма. А что Вас интересует? Монумент? Или — «жрать» (не понимайте, граф, грубо — а деликатно)? Вот — коренной вопрос или даже вопросище! Буты ил не буты, вот в чем заковыка, как сказал Гамлет в Полтаве.
