Иван Бунин - Устами Буниных. Том 1. 1881-1920
14/27 июля.
[…] Голод меня мучит лишь иногда по вечерам. А как я боялась недоедания! […] Правда, мы все меньше и меньше двигаемся и уже очень редко предпринимаем поход на другой конец города.
15/28 июля.
[…] Настроение у всех тяжелое. Арестовывают профессоров. Некоторые успели скрыться. Так Линиченко, дав слово, что отправляется в чека, куда-то ушел, и его не могут найти. Билимович тоже скрывается. Рассказывают, что Левашов скрывался где-то в Отраде, и его кто-то выдал. Ночью пришли, сделали обыск. Он спал, его разбудили, спросили, кто он. Он назвал себя фальшивым именем, но ему не поверили и арестовали. Арестован и проф. Щербаков. Председатель чрезвычайки Калиниченко, студент-медик второго курса, профессорам говорит «ты» и издевается над ними, все грозит расстрелами.
16/29 июля.
Утром библиотека. Там тоже рассказы о расстрелах. — «По ночам, после 12, я слышу пение, — это гонят на расстрел буржуев и заставляют их петь. Вы представляете, какое это ужасное пение», — рассказывает N.
Расстреливать приходится так много, что иногда в мертвецкую привозят еще живого. Недавно сторож так испугался, увидя, что труп зашевелился, что позвонил в чека. И мгновенно оттуда явились палачи и добили несчастного.
Вечером пробираемся по тихим улицам на черствые именины к В. М. Розенбергу. Они ждали нас накануне с пирогом. […]
У них узнаем, в каком ужасном положении находится детский приют. […] Дети голодают, у них по одной смене, и, когда нужно стирать, они должны лежать голыми в постели. […] Мы ничего не можем понять: ведь только 3 месяца тому назад было реквизировано столько всяких материй, неужели нельзя было одеть хоть один пролетарский приют!
Заходит разговор и о нашем питании. Розенберги советуют обратиться в кооператив, в котором он служит. […] — Селедки очень хорошие, постное масло, маслины.
17/30 июля.
Идем утром в кооператив. […] Я давно утром не была в центре города. На Дерибасовской все то же, попадаются лишь мундиры всех времен, начиная с Александра II. Результат обысков, конечно. У Агит-Просвета останавливаемся, читаем газету. Очень путанная сводка. Рядом с признанием побед Деникина, говорится об успехах чуть ли не в Персии. Перед окнами толпа. Все озираются, говорят шепотом.
В кооперативе […] получаем разрешение на некоторые продукты. Болтаем с милым Шполянским32, который неизменно острит. Узнаем, что Саша Койранский33 «в сумасшедшем доме», — он находит, что это единственное место, где теперь можно жить спокойно. […]
Передается под страшной тайной рассказ: Одного человека арестовали. Он актер. После допроса, за которым он ничего не сказал и никого не выдал, его ввели в соседнюю комнату. К нему подходит седой человек, начинает выслушивать сердце, значит, доктор: «Выдержит», бросает он на ходу. — «Я понял», — рассказывает несчастный, — «что будут пытать и так испугался, что 'выдам', что стал озираться кругом — нет ли чего? Вижу донышко бутылки, вероятно, тут 'пировали'. Нагибаюсь и во мгновение ока перерезываю себе горло. Дорезать до конца не удалось, заметили». Его поместили в больницу, т. к. считали, что он может многое рассказать, и сразу его «разменять» было жаль. Из больницы ему удалось устроить побег. […]
20 июля/2 августа.
Нет света, весь город погружен во тьму. Уже много дней нет воды. […] Теперь на улице из пяти прохожих трое с сосудами для воды, и встречаешь людей положительно всех возрастов. Мне особенно жаль старух. Некоторые едва передвигают ноги.
Слух, что немецкие колонисты отступают34. Жутко. Чем все кончится? […] Слух, что Кронштадт пал.
Яну хотят устроить аванс от украинцев. Хлопочет г-жа Туган-Барановская, по просьбе Овсянико-Куликовского, у которого уже приобретены книги для перевода. Хорошо, если удастся — хоть маленькая помощь. Уж очень не хочется идти служить им. […] Нет, лучше впроголодь жить. […]
[С этого дня возобновляются и сохранившиеся в рукописи записи Ив. Ал. Бунина:]
20. VII./2. VIII.
Вчера разрешили ходить до 8 ч. вечера — «в связи с выяснившимся положением» (?) […] Голодая, мучаясь, мы должны проживать теперь 200 р. в день. Ужас и подумать, что с нами будет, если продлится здесь эта власть. Вечером вчера пошли слухи, подтверждающие отход немцев. […]
Был у Полыновых; Маргар. Ник. все восхищается моими рассказами, вспоминали с ней […] о портсигаре из китового уса, который М. Н. подарила когда-то Горькому. […]
Газеты, как всегда, тошнотворны. О Господи милостивый, — думаешь утром, опять […] то же: «мы взяли… мы оставили… без перемен» — и конца этой стервотной драке […] не видно! […]
9 ч. веч. Опять наслушался уверений, что «вот-вот» […] В порту все то же, до сих пор непонятное, за последнее время особенно, вследствие каких [вероятно, «каких-то». — М. Г.] беспрерывных уходов, приходов, — контр-миноносец и два маленьких, все бегающих и по рейду и куда-то в даль.
Купил — по случаю! — 11 яиц за 88 р. О, анафема, чтоб вам ни дна, ни покрышки — кругом земля изнемогает от всяческого изобилия, колос чуть не в 1/2 аршина, в сто зерен, а хлеб можно только за великое счастье достать за 70–80 р. фунт, картофель дошел до 20 р. фунт и т. д.! […] Электричества почему-то нету. (Я таки жег за последнее время тайком, — «обнаглел»).
21. VII./3. VIII.
В газетах хвастовство победами над Колчаком, в Алешках и над колонистами, — на Урале «враг в панике, трофеи выясняются» — всегда не иначе, как «трофеи»! […] А крестьяне будто бы говорят на великолепнейшем русском языке: «Дайте нам коммуну, лишь бы избавьте нас от кадетов!» […]
Отнес свои рассказы Туган-Барановской. Очень приятна, смесь либеральной интеллигентности с аристократизмом.
Погода отличная, но, хотя я и спокоен сравнительно сегодня, все таки, как всегда, отношение ко всему как во время болезни. Все чуждо, все не нужно, все не то… Многие говорят, что им кажется, что лето еще не начиналось.
Масло фунт уже 160 р., хлеб можно доставать за 90 фунт. Сейчас 4 ч., как всегда, кто-то играет, двор уже почти весь в тени, небо сине-сероватое, акации темно-зеленые, за ними белизна стен в тени и в свете.
[Вера Николаевна в своей записи от 21 июля/ 3 августа тоже жалуется на дороговизну, а потом пишет:]
Исход немецкого восстания пока еще неизвестен. Передают, что немцы борются мужественно. Все Сергиевское училище на фронте, юнкера в подавляющем большинстве евреи. Среди колонистов много офицеров, скрывающихся от большевиков. Рассказывают, что восстание произошло из-за того, что большевики явились реквизировать лошадей, а колонисты воспротивились. Произошла драка, в результате — несколько убитых коммунистов. Тогда был послан в колонии карательный отряд, который и был встречен вооруженной силой, — много оружия было зарыто в земле.
